Петербургский университет всегда стремился следовать основным принципам университетской культуры. За почти трёхвековую историю он перенял многие европейские традиции и ритуалы и приобрёл отличия, отвечающие российским реалиям.

Даты, которые отмечает Санкт-Петербургский университет в этом феврале, не круглые. 288 лет прошло с момента подписания Указа Петра I об учреждении Академии наук «с университетом и гимназией при ней». 193 года минуло с тех пор, как Александр I утвердил доклад министра народного просвещения о преобразовании Педагогического института (столичного университетского отделения) — в университет. Однако интерес к тому, что происходило в стенах Двенадцати коллегий два с лишним столетия назад, с каждым годом становится только сильнее.

День рождения Университета можно отмечать лишь однажды — 8 февраля, как это делали до революции. Этот день соответствует 28-му января старого стиля (1724 г.), когда был подписан петровский указ. Также 8 февраля (по новому стилю 20-го) 1819 года император Александр I утвердил министерский доклад, в котором намечались предварительные основания для превращения высшей педагогической школы в полноценный по статусу университет. Таким образом, на дне 8-го февраля сомкнулись исторические даты, а история alma mater, нелинейная, как можно заметить, более не прерывалась.

Здание Двенадцати коллегий. XIX век. Фото из архива Б.Меншуткина

Под императорским надзором

Санкт-Петербургский университет существовал и действовал в непростых условиях «столичности». Он располагался в непосредственной близости от Зимнего дворца и находился, в отличие от прочих, в зоне непосредственного вмешательства властей предержащих. И это не метафора, а историческая реальность, на которую, кстати, обращали внимание авторы проектов создания университетов, обсуждавшихся в начале правления Александра I. Так, попечитель Харьковского университета, польский просветитель Северин Потоцкий в 1803 году в качестве предостережения писал, что от размещения университета в Петербурге неизбежно пострадает свобода преподавания наук, а близость к власти осложнит отношения профессоров и кураторов, и внесет стеснение в поведение студентов.

Если при Александре I эти опасения не успели стать реальностью, то печальных примеров николаевского военно-бюрократического стиля управления, навязанного университету, можно привести множество. Николай I видел в студентах нечто среднее между кадетами и офицерами, вписанными в служебную иерархию и обязанными по-армейски подчиняться дисциплине и субординации. Пункты университетского устава о студентах в 1830–1840-х годах дополнялись многочисленными запретительными «правилами» и личными «взысканиями» императора, наложенными на тех студентов, кто был встречен им на улицах города одетым не по форме или недолжным образом отдал честь. Точно так же взыскивали со студентов все высшие военные чины — за неотдание чести, за «небодрое выражение лица»… Да мало ли поводов придраться, встретив в кофейне или в театре «ученых» молодых людей в униформе.

Для петербургского студента естественные проявления корпоративных традиций и свобод, такие как уличные шествия, праздники (с неизбежными возлияниями), походы в театр или в гости и вообще все внешние контакты с жителями города были осложнены строгим инспекторским надзором, а малейшие отступления от дисциплинарных норм наказывались — карцером, исключением, отдачей под надзор полиции.

Студенты. Карикатура 1840-х гг.

Самоощущение студента в дореволюционной России определял мундир. С одной стороны, он маркировал корпоративную принадлежность к университету, с другой — встраивал человека в чиновную иерархию. В 1849 году Николай I высказывался о великой уравнительной силе мундира для учащихся: «Я бы желал, чтобы эти молодые люди уважали мундир, который они носят, мундир, который уравнивает богатых и бедных, знатных и незнатных». Сами студенты это качество униформы прекрасно чувствовали. Вид мундира, близкого офицерскому, с треугольной шляпой и шпагой, элементом парадной одежды, заставлял обывателей и даже полицию избегать уличных столкновений со студентами, даже после 1859 года, когда они оказались в подчинении общей полиции вне университета. «Робость» полицейских стала одним из аргументов в пользу отмены студенческого мундира после беспорядков 1861 года, закончившихся закрытием университета.

Высокое покровительство

В то же время сценарий покровительства наукам и просвещению предписывал власти оказывать университету прямую поддержку и личное внимание. Александр I, поименованный «всероссийским протектором наук», впервые посетил Педагогический институт (предполагалось, что он вскоре будет преобразован в университет) 4 сентября 1807 года, чтобы лично оценить успехи первого выпуска студентов.

По идее тогдашнего попечителя столичного учебного округа Николая Новосильцова, император должен был увидеть «рабочую» обстановку занятий, оценить успехи студентов в науках, которые им предстояло преподавать в гимназиях. В присутствии императора вызывались преподавать по два студента «из каждой науки», и все прочие студенты готовы были бы «давать лекции». В день высочайшего присутствия в институт пригласили министров, членов Главного правления училищ и Академии наук. Императору «угодно было самому видеть плоды онаго столь важного дела, каково есть приготовление образователей юношества. … Ему самому угодно было свидетельствовать познания и таланты тех, кому вверены будут надежды и подпора Отечества».

Александр I прибыл сначала во 2-е отделение института, где учился младший курс студентов, набранный в 1806 года. «В начале 12-го часа» он был встречен министром просвещения графом Петром Завадовским и попечителем учебного округа. «Преподавание наук началось с всеобщей истории, из которой студент Метлин читал о Генрихе IV, за ним студент Воронковский читал лекции из физики о естественном и искусственном видении (т. е. оптике — Т.Ж.), потом студент Карцов читал из химии о смешении воды и водотворном газе, студент Соловьев о кислотворном углекислом и кисленном соляном газах, студент Ефремов о происхождении газообразного вида; студент Егорьевский читал из математики по оптике, студент Кастальский из ботаники о растениях вообще и, в особенности, о древесных, наконец, студент Александровский читал сочиненное им похвальное слово Пожарскому (относящееся к предмету эстетики)». Император слушал всех студентов «с особенным снисхождением», потом осмотрел библиотеку, кабинеты и коллекции, «найдя оные в желаемом совершенстве». Пробыв в Институте почти 4 часа, он уехал, «изъявив особенную свою признательность начальству сего заведения». В знак удовольствия всем профессорам были пожалованы бриллиантовые перстни, магистрам и учителям золотые табакерки. Из всех студентов, читавших лекции, был награжден один Александровский — золотыми часами. Хроника визита императора в Педагогический институт была опубликована в печати. Визит этот имел многозначительное продолжение.

Мундир профессорско-преподавательского состава Петербургского университета. 1834 г.

Через несколько месяцев состоялся беспрецедентный акт посылки сразу двенадцати лучших выпускников института, «императорских стипендиатов», в Европу — для подготовки к профессорскому званию. Общая сумма затрат на три года их обучения в университетах Геттингена, Гельмштедта, Парижа, Вены и других научных центрах превысила 80 тыс. рублей. (Для сравнения, 120 тыс. — это сумма, отпускаемая в год на каждый из университетов, определенная штатами 1804 года.). Примерно треть этой суммы студенты издержали на оплату лекций и приватных занятий лучших профессоров Европы, рекомендованных каждому индивидуально. Вернувшись из-за границы в 1811–1812 годах, стипендиаты сдали магистерский экзамен и заняли места адъюнктов, а впоследствии профессоров Петербургского университета. Среди них были юрист Александр Петрович Куницын, зоолог Андрей Васильевич Ржевский, астроном Николай Кириллович Воронковский, математик Дмитрий Семёнович Чижов, химик Михаил Фёдорович Соловьев, философ Александр Иванович Галич, историк Николай Иванович Кайданов.

Иного по смыслу ритуала требовали посещения университетов Николаем I. Они происходили в форме «смотра», с представлением студентов и профессоров. Посетив Киевский университет, император заметил, что многие студенты не обучены хорошим манерам и повелел добавить в программу преподавания танцы, фехтование, верховую езду. Достоверно известно только об одном посещении Николаем Петербургского университета (в Московском он был, по крайней мере, дважды) — в 1837 году, накануне его перемещения в здание Коллегий.

Пленные гардемарины в университете

Летом 1854 года, в разгар Крымской войны, ожидалось, что царь приедет в университет, чтобы встретиться там с пленными британскими гардемаринами с захваченного близ Одессы парового фрегата «Тигр». Эта встреча должна была стать частью сложной дипломатической игры, поскольку Англия еще не вступила в открытые военные действия. Стремясь повернуться к противнику своим «европейским» лицом, Николай распорядился поместить пленных в Московском и Петербургском университетах в отдельных покоях и дать им содержание, равное тому, какое получают студенты. Среди моряков оказалось несколько юношей, учившихся в Оксфорде. Их-то царь и собирался посетить. Визит императора несколько раз откладывался, но ожидался. Попечитель университета генерал Михаил Мусин-Пушкин в меру своего понимания дела желал всё представить в лучшем виде и потому распорядился (читаем в архивном деле): «Ежели Государю императору благоугодно будет пожаловать в университет, то велено озаботиться и об одежде, и о чистоте воздуха, и об устранении дурного запаха при входе».

Но Николай I c английскими гардемаринами так и не увиделся. В сентябре 1854 года в Крыму высадился англо-французский десант, и эта встреча сделалась бесполезной. Гардемаринов отправили на родину. Военное министерство возместило университету расходы на содержание пленных уже в следующее царствование.

Традиции публичных торжеств

Одной из форм публичности для университета были торжественные акты, на которые приглашалась образованная публика, высшие гражданские чины. Акты имели значение презентации университета как общественно-полезного и престижного для дворянства учреждения. Открытыми для публики были уже первые «итоговые испытания», то есть выпускные экзамены Педагогического института. В 1818 году, по инициативе попечителя Сергея Уварова, публичным было открытие в Педагогическом институте кафедры восточных языков. Попечитель произнес пафосную речь о пользе изучения народов и цивилизаций, о «духе времени», выдержанную в риторических формулах официального либерализма.

Петербургские профессора (карикатура 1811 г.)

Момент «преобразования» института в университет в 1819 году не отметили публичными торжествами. Это не было случайностью: «преобразование» мыслилось формальным переименованием, не изменившим номенклатуры кафедр, состава учащих и учащихся и системы внешнего администрирования. 14 февраля 1819 года Сергей Уваров выступил в чрезвычайном собрании профессоров, объявив им, что институт преобразован в университет, и о следующем из этого умножении «трудов на поприще просвещения».

Знаковым событием для университета стало возвращение в здание Двенадцати коллегий, реконструированное под его нужды и полностью переданное ему по повелению Николая I (в 1800–1820-х годах Педагогический институт и университет занимали лишь первые четыре коллегии со стороны Невы). По этому случаю 25 марта 1838 года устроили первый широкий публичный акт. Ректор университета историк Иван Петрович Шульгин произнёс речь, в которой воедино связывались имена Петра I (основателя университета при Академии наук) и Николая I. В дальнейшем акты проводили ежегодно и в печати размещали публикации. Это стало формой отчета университета перед обществом. Не случайно помимо актовой речи ректора публике предлагался оформленный в популярной редакции доклад кого-либо из профессоров о новостях в своей отрасли науки. Постепенно университетские акты стали событиями политического значения. Акт 1899 года, на котором студенты освистали ректора Василия Ивановича Сергеевича и были разогнаны полицией, спровоцировал студенческие волнения и ужесточение законодательства об участии в «беспорядках».

Свободное сообщество интеллектуалов

Так исторически сложилось, что пространство университета в территориальном смысле было неизменно более 200 лет. При этом, в отличие от других старейших университетов страны, Петербургский университет не получил специально построенного для него здания, которое учитывало бы его специфику, учебно-научные задачи, и маркировало университет как «храм науки». Здание Коллегий изначально предназначалось для высшей имперской администрации. Правда, на несколько лет (в 1821–1829 годах) учебные помещения и жилые покои студентов переместили в район нынешнего ТЮЗа — тогда университет приобрел здание на углу Звенигородской и Кабинетской улиц. Однако строительные работы обернулись колоссальными долгами перед Государственным банком, и решение о переезде с Васильевского острова было признано неудачным. Осуществлявшееся в последние полвека территориальное рассредоточение университета также не привело к возникновению «нового Кембриджа» в Петергофе, зато создало для сотен универсантов трудности ежедневного преодоления невиданных в европейских университетских городах расстояний.

Коллегия императора Александра II — первое в России общежитие для студентов.1899 год

Университеты в Европе в социально-административном отношении складывались как «общества саморегулирующихся структур». Университет (от universitas — объединение) первоначально означал именно объединение, корпорацию интеллектуалов, учащих и учащихся. Символом университетского мира стала автономия. В Средние века и в начале Нового времени она выражалась в территориальном, судебном и налоговом иммунитете, свободе самопополнения корпорации (замещение кафедр и должностей по выбору), исключительном праве университета на присвоение ученых степеней — от бакалавра до доктора.

Границы автономии неизбежно менялись, и в XIX веке важнейшее значение приобретает академическая свобода, то есть свобода преподавания. Только нестесненная административными и полицейскими рамками наука, при условии внутренней конкуренции (обеспеченной замещением научных вакансий по выбору корпорации) могла быть успешной. Эти принципы и ценности европейской университетской культуры определяли вектор истории отечественных университетов, при всех издержках культурной и социальной недоразвитости России и сложностях политической обстановки. На них строилась корпоративная культура русской профессуры, сложившаяся примерно в 1830-1840-х годах, благодаря смене поколений, умной кадровой и административной политике министра просвещения Сергея Уварова.

Сформировался особый университетский стиль отношений. Элементами его были высокий профессионализм, свобода суждений, взаимоуважение, — принятые в среде «своих», и противопоставление миру «чужих», к которому могли относиться жители университетских городов, чиновники, представители местной и даже ведомственной администрации. Профессора могли позволить себе едкое замечание в адрес попечителя, если он был далек от науки, считавшейся территорией посвященных, но по должности пытался ею «руководить». Так, уже упомянутому графу Михаилу Мусину-Пушкину, тогда еще служившему попечителем учебного округа в Казани, профессор Казанского университета Аристов заметил, что присутствовать в совете при разборе научного спора двух профессоров-медиков ему не обязательно, поскольку он далек от предмета обсуждения: «Во-первых, медицина для Вас — дело темное. Во-вторых, дебаты будут происходить на латинском языке, и Вы, конечно, ровно ничего не поймете».

 Т.Н.Жуковская,

доцент исторического факультета