В 1880-е годы студенты шли с личными проблемами в кабинет ректора, и сторож имел распоряжение пускать всех до поздней ночи. Спустя почти полтора века двери приёмной ректора по-прежнему открыты каждую пятницу для всех студентов и преподавателей.

Университетский мир всегда строился на особой корпоративной этике, особом стиле общения преподавателей и студентов.

В аудиториях

До конца 1850-х годов сохранялось патерналистское отношение профессоров к студентам, которых надлежало наставлять и «понуждать» к наукам. Новая мотивация студентов учиться не ради диплома, дающего соответствующий классный чин в службе, а для овладения науками, сложилась позже. А в 1800–1840-х годах лекция представляла собой ритуальное событие: чтение (часто монотонное) заготовленных много лет назад конспектов. Оживление в аудитории способны были произвести далеко не все лекторы. Наиболее «отсталых», говоря словами министра Уварова, профессоров студенты даже освистывали. «Свистунам» тоже доставалось, поскольку тут же по коридору прохаживался бдительный инспектор, в чьи обязанности входило наблюдение за поведением студентов и в аудиториях, и вне их.

Студенты с профессором Н.А.Меншуткиным в Большой химической аудитории. 1900 год

Студенты середины XIX века должны были записывать лекцию слово в слово, поскольку учебных пособий, отражающих содержание курса, практически не было. Постепенно сложилась практика подготовки литографированных, то есть отпечатанных на литографском станке, лекций, записанных студентами методом стенографии а потом расшифрованных и проверенных профессором. Их можно посмотреть в Публичной библиотеке, куда попадал один обязательный экземпляр литографии. Ранние экземпляры литографий даже написаны от руки, а не напечатаны на машинке.

Корпоративная этика

Университетский мир строился на особой корпоративной этике. Девиантным поступком для преподавателя, безусловно, считалось «несоблюдение должности», иначе говоря, небрежение к занятиям наукой или уклонение от чтения лекций, а также взятка, интриги против конкурента ради занятия его места. Судя по всему, неявка или опоздание профессоров на лекции были нередки. Читавший в 1834 году курс всеобщей истории в Петербургском университете Николай Васильевич Гоголь быстро охладел к систематическому изложению предмета и, по замечанию слушателей, опаздывал почти на час. С 1833 года, по предложению министра народного просвещения Сергея Уварова, попечители округов должны были ежемесячно подавать сведения о профессорах и преподавателях, «не явившихся или опоздавших к своей должности». К тому времени во многих университетах сложился конкурс на профессорские места, и риск быть уволенным за нерадение к должности стал реальным. Университетский устав 1835 года ввел штрафы за пропущенные лекторами занятия.

Строго наказывалась фальсификация (незаконное присвоение) ученых степеней, поскольку это дискредитировало одну из исключительных функций университета. Такие инциденты характерны для начала XIX века. Так, дерптские профессора Вальтер и Вебер были лишены ученых степеней докторов медицины, когда выяснилось, что они не держали испытаний в Совете факультета и не представили диссертаций. За это упущение были отрешены от должности ректор Дерптского университета и декан медицинского факультета. Члены Совета, допустившие незаконное присвоение докторских степеней, получили строгий выговор. Этот инцидент вызвал пересмотр в 1819 году правил присвоения ученых степеней.

Пороки и проступки коллег открыто разбирались на Совете профессоров, особенно острыми были взаимные счеты при предстоящих выборах на должность декана факультета. По традиции баллотировка кандидата проходила в форме тайного голосования в два тура. Сначала все члены Совета подавали голоса за каждого члена Совета (по листам голосований, сохранившимся в архиве, можно видеть, кто был наименее популярен, это были либо слишком молодые, либо престарелые коллеги, или не имевшие серьезной научной репутации). Потом вторично баллотировали двух фигурантов, оказавшихся во главе избирательного списка. Далеко не всех профессоров радовала перспектива быть деканом и «тянуть лямку» администрирования в дополнение к научным и преподавательским обязанностям. Избрание означало вотум доверия коллег к наиболее опытному, наименее конфликтному сочлену, одновременно авторитетному в научном мире и умеющему ладить с начальством. Но многие избранные отказывались, ссылаясь на нездоровье, от тяжкого бремени деканства (как профессор Чижов в 1839 г.) или даже ректорства (Иван Иванович Боргман, Алексей Николаевич Бекетов, Пётр Григорьевич Редкин и другие, не отбывшие полного ректорского срока или отказавшиеся от ректорства после избрания).

Несовместимы с профессорской этикой были взятка, растрата казенных денег. В то же время уклониться от приношений студентов или их родителей было трудно. Оставалось принимать подарки открыто. Курьезное признание на этот счет находим в письме выпускника Педагогического института Г.Б.Никольского, ставшего профессором математики и ректором Казанского университета в 1820 году. Оправдываясь перед строгим попечителем Михаилом Леонтьевичем Магницким за профессоров, якобы берущих за частные лекции плату и особые подношения, профессор пишет: «Слышал я, но за достоверность слуха не ручаюсь, что некоторые богатые отцы после испытаний и одобрения к принятию в университет, в знак благодарности дарили, а кого именно и чем, неизвестно. Доподлинно знаю один только случай, что богатая помещица г-жа Мотовилова, по окончании испытания сыну ее, хорошему, впрочем, мальчику, подарила Городчанинову серебряную табакерку, а мне какой-то незначащий ковер, который и девать не знаю, куда … Моя вина только в том, что я не выбросил коврика, который мне и вовсе не нужен…».

Студенты и преподаватели Императорского Санкт-Петербургского университета. 1903 год

Осуждалась супружеская измена, приводящая к разрушению семьи — как аморальное и бесчестное поведение. Известно громкое дело, когда оставившего жену московского профессора Николая Крылова коллеги осудили столь строго, что подали попечителю коллективное обращение, о том, что он порочит корпорацию, и «решительно объявили, что покинут университет, если не оставит его Крылов». В конфликт втянулись и студенты, начавшие бойкотировать лекции преподавателя.

Менее строго оценивалась такая «слабость» профессора, как любовь к спиртному. И наоборот, пьянство студента в глазах профессоров обнаруживало порочность его натуры, отсутствие воли и желания заниматься наукой. В первые десятилетия XIX века, когда инспекторами студентов были сами профессора, а студентов, учившихся за казенный счет, представляли объектами не только обучения, но и воспитания, царили нормы «отеческой» строгости. Студента-пьяницу могли высечь (телесные наказания для студентов были отменены в 1811 году) или отдать в военную службу. В свою очередь студенты прощали профессорам даже недостаток научного уровня в преподавании, если те были незлопамятны и добры. До глубокой старости почитали Евдокима Филипповича Зябловского, автора первых учебных курсов по всеобщей географии, который начал преподавать еще в Учительской семинарии и отдал университету 40 лет.

«Семейный» стиль общения

Во второй половине XIX века уже не происхождение, близость к администрации или ко двору, а научный облик того или иного профессора определял отношение к нему коллег и студентов. В этом отразилось усвоение традиций немецких университетов, к которым прямо (в виде научных стажировок в них) или опосредованно имели отношение и возводили линию идейной преемственности их русские коллеги. Этические нормы и практические механизмы «воспроизводства научности» распространяются и на студентов. Во многом это происходит благодаря переносу в русские университеты в 1870–90-е годы такой формы интерактивной деятельности, как семинар, предполагавший самостоятельную работу студента по определенной научной проблеме под контролем профессора и отчет о сделанном. Так студент — пассивный объект учебного процесса превратился в студента, вовлеченного в «производство науки», готового к самостоятельным решениям, со-творчеству со своими наставниками.

С другой стороны «домашний» стиль взаимоотношений профессора и студента с этого времени уступил место более официальному. По крайней мере, в стенах университета. Приходить же на квартиры профессоров для дополнительных научных консультаций, пользоваться библиотекой профессора, проводить время в кругу его семьи студенты стали все чаще. Образовались неформальные университетские сообщества, научные школы. Университет, в отличие от научно-исследовательского института, давал больше возможностей использования неформальных связей для скрепления научных школ — из-за разницы в возрасте, статусе, символическом подчинении в связке: профессор-студент.

Кроме того никогда не терял значения «семейный» стиль корпоративных отношений. Студент мог в крайних обстоятельствах прийти домой к ректору Петру Александровичу Плетневу и попросить денег в долг, но не из университетской кассы, а как у частного человека. (В архиве Плетнева в Пушкинском Доме сохранились письма студентов, которым таким образом он помогал). Н.М.Соковнин, учившийся в двух университетах — Санкт-Петербургском и Казанском, вспоминал слова, сказанные ему Плетневым: «Помните, что во всяких трудных случаях вашей студенческой жизни мои двери… для вас всегда открыты, и, пожалуйста, попросту — хоть днем, хоть вечером, и разумеется, в сюртуке (а не в мундире, то есть неофициально. — Т.Ж.)». В 1880-е годы студенты шли с личными проблемами в кабинет ректора Ивана Ефимовича Андреевского, и сторож имел распоряжение пускать всех до поздней ночи.

Корпоративное сознание

Единство корпорации поддерживалось в ситуации противостояния внешнему социальному нажиму (в конфликтах и драках студентов на улицах города с офицерами, солдатами, мастеровыми) и в критических обстоятельствах. Так, во время набора ополчений в 1807 и 1812 годах студенты Педагогического института в своих прошениях на имя попечителя о разрешении зачислиться в ополчение говорят не о себе лично, а о праве ученого сословия послужить Отечеству. «Неужто одни мы, питомцы Минервы, останемся от этого священного долга в стороне», — писали студенты. Однако, несмотря на эмоциональность прошений, император не разрешил казенным студентам увольняться из университета в военную службу даже в 1812 году.

Прошение И.Стравинского о приеме в Университет. 1901 го

В 1854–1855 годах профессора и студенты университета собрали несколько тысяч рублей пожертвований для передачи вдовам героев Севастополя и увечным воинам.

Внутрикорпоративная благотворительность и взаимопомощь сложились в среде студентов и профессоров в разных формах. Состоятельные выпускники оказывали помощь своим товарищам, которые учились позже них. Проводились благотворительные концерты (уже в 1840-х годах студенты проводили такого рода музыкальные вечера и музыкальные «утренники»), организовывались разнообразные кассы взаимопомощи, которые позволяли накапливать и распределять небольшие взносы. По инициативе профессоров и частично на их средства учреждались студенческие издания и студенческие столовые. Хорошо известна роль профессора-слависта Ореста Фёдоровича Миллера, именем которого называется действующая студенческая столовая у северного фасада Коллегий.

Чем дальше, тем всё с большим напряжением корпорация переносила управление попечителями из военных. Последним неудачным примером для Петербургского университета стало попечительство Григория Филипсона, боевого кавказского генерала. Не поняв университетских реалий, он своей нераспорядительностью и двойной игрой спровоцировал студенческие волнения сентября 1861 года. После них университет распоряжением Александра II был закрыт с декабря 1861 до весны 1863 года. В конце XIX века среди попечителей округов (да и на министерских должностях) мы чаще встречаем людей или вышедших из университета, или близких к науке, не исключая так называемых «реакционеров» министров — Дмитрия Толстого или Николая Боголепова. Они говорили с корпорацией на одном языке и знали слабые места университетских отношений.

В советские годы корпорации с ее развитым чувством собственного достоинства и политической самостоятельностью тяжело было возвращаться в положение «подчиненных» и «управляемых». Сохранившиеся дневники и письма 1920-х годов отражают враждебное отношение к «социально близким» новой власти выскочкам, чье влияние не оплачено интеллектуальным трудом. Так, Надежда Николаевна Платонова, жена историка Сергея Федоровича Платонова, в своем дневнике с возмущением фиксирует, как стóрожа, состоявшего членом партии, назначили инспектором университета, а 20-летнего студента-коммуниста М.М.Цвибака — членом коллегии и заместителем декана.

С этих пор начинается противостояние корпорации и власти, все более вялое и обреченное на поражение по мере смены поколений. Нонконформизм, питавшийся некоторыми иллюзиями предреволюционных десятилетий, в отношениях с новой властью был бы самоубийством. Те, кто имел связи и возможности, перебирались в заграничные научные центры или «затаились» в провинции, надеясь, что советская власть ненадолго. Последним ректором, избранным корпорацией, а не навязанным университету Наркомпросом, был с сентября 1919 по май 1922 г. зоолог Владимир Михайлович Шимкевич.

Этические константы

Принадлежность к университету определяет не только профессиональную (обязательную) сторону отношений и связей человека, но и необязательную: досуг, принятые виды развлечений, проявлений человеческой самости. Ритуализации подвержены и сами юбилейные торжества универсантов: «посвящение в студенты», «Татьянин день», «8 февраля», банкеты по случаю защиты диссертаций. Формы противостояния партий и групп в современном университете восходят к историческим прообразам: студенты — профессора, корпорация — администрация. Последняя исторически — вне корпорации, но признается ею как сила, конструктивная или деструктивная. Администраторы советского типа появились в годы великих встрясок университета в 1930–1935–1937 годах, когда ликвидировались факультеты, вместо них вводились институты и лаборатории «бригадного труда», недельный объем аудиторных занятий для доцента был установлен на уровне 40 часов. Но и это минуло. Исторический опыт показывает, что меняющийся университет — сообщество в меняющихся обстоятельствах — способен воспроизводить некие институциональные, профессиональные, этические константы, без которых он просто перестанет существовать.

С днем рождения, Петербургский университет!

Т.Н.Жуковская,

доцент исторического факультета Фото из архива Музея истории СПбГУ