Война разделила ЛГУ фактически на два университета: фронтовой, который остался в Ленинграде, и тыловой, эвакуированный в Елабугу и Саратов. Как в условиях блокады университет продолжал жить и помогал бороться городу и стране — об этом мы узнаём из рассказов участников тех трагических и героических событий.

Есть вещи настолько страшные и далекие от нашей обычной жизни, что вряд ли они могут поддаться осмыслению человеком, не знакомым с ними на собственном опыте. И нам остается обращаться к свидетельствам тех, кто прошел через это и чувствует в себе силы рассказать. Добавлять что-то от себя представляется не только излишним, но даже кощунственным. Поэтому в этой статье максимум цитат и минимум авторского текста.

Начало войны

В книге «Память. Страницы жизни» профессор Владимир Барабанов писал, что 12 июня 1941 получил диплом об окончании Университета и был спокоен за ближайшее будущее, так как собирался участвовать в крупномасштабном проекте по геологической съемке Кольского полуострова. 22 июня утром он вернулся в Ленинград от родственников и узнал о том, что началась война. «На другой день утром я помчался в университет. В знаменитом коридоре Главного здания уже толпились почти все мои однокашники — геохимики, геологи, гидрогеологи, грунтоведы, почвоведы. Кто-то предложить писать заявления о призыве в армию. Мы, прошедшие на военной кафедре университета высшую невойсковую подготовку, считали, что наше место там. Но через день-два из горвоенкомата пришло указание:

— Ждите. Когда будет надо, призовем.

Ждать пришлось недолго. Фронт семимильными шагами приближался к Ленинграду».

Профессор Николай Колесов пишет в статье «Кафедра политической экономии Санкт-Петербургского университета в годы Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы»: «Скупые строчки приказов ректора свидетельствуют о массовой мобилизации в армию и народное ополчение. Например, Приказ № 353 по экономическому факультету от 12 июля 1941 года извещал: «Отчислить из состава аспирантов в связи с мобилизацией в РККА Лейта А.И., Рауда В.М, Архипова Н.А., Тейтельбаума В.И., Бусловича С.С., Шухтина А.М.». Чуть позже был призван аспирант Мелконьян С.С. Из 7 призванных аспирантов 3 погибли на фронте, 3 возвратились в звании майора, все они защитили потом докторские диссертации и работали на факультете, кроме А.И.Лейта».

Главное здание ЛГУ (вид с набережной), 1941 год

Жизнь университета, и преподавателей, и студентов, мгновенно изменилась. С начала блокады на историческом факультете был открыт госпиталь № 1012, который обслуживался студентками и сотрудницами университета. Сотрудники участвовали в оборонных работах. Анна Круглова, сотрудник химического факультета, кратко рассказала в своих воспоминаниях о том, что нужно было делать: «С осени 1941 года в дневное время красили деревянные перекрытия на чердаках известью для предотвращения пожаров от многочисленных зажигательных бомб. Принимали в этом участие почти все сотрудники химического факультета. В ноябре-декабре 1941 года мы были командированы в военный госпиталь № 1015 при Клинике Отто, для дневных дежурств и работы в дезинфекционных камерах. Осенью и зимой 1941 года по вечерам работали в лаборатории органической химии. Изготовляли химические смеси для тысячи зажигательно-взрывных противотанковых бутылок. Их наполняли опилками, пропитанными бензином, вкладывали пробирку с металлическим натрием. С начала 1942 года и до весны ухаживали за тяжелыми ранеными в военном эвакогоспитале, расположенном на историческом факультете. С весны и до конца лета того же года университет направил нас снова на оборонные работы, на станцию Пери».

Не прекращалась и научная работа. Перед многими учеными встали военные задачи. Например, Галина Кошелева, окончившая Университет летом 1941 года, писала, что «с первых же дней войны академиком А.А.Ухтомским были созданы две группы, работавшие по оборонной тематике: одна при электрофизиологической лаборатории (ЭЛАБ) АН СССР, другая — при кафедре физиологии человека и животных ЛГУ. Обе группы занимались изучением шоковых состояний в целях борьбы с ними».

Елена Тимофеева (Гришина), тогда студентка биолого-почвенного факультета, описала это время так: «В июне мы были в Саблино — на практике по ботанике; но скоро перешли на работу для госпиталей — заготавливать на болотах белый мох сфагнум и сушить его (мох очень гигроскопичен и мог быть применен вместо ваты). Мы вернулись в общежитие, к родителям нас тоже не пустили: сказали, что учеба будет ускоренной, без каникул. С 1 августа занятия не начались; с 1 сентября — тоже. Стало голодно. У входа в столовую ЛГУ еще до ее открытия собиралась молчаливая очередь. С 29 июля по 13 августа студенты ездили на оборонные работы под Новгород. С 16 августа по 20 сентября помогали убирать урожай в совхозе «Пискаревский» и заготавливать торф. А затем вместе с рабочими колхоза мы были направлены на оборонные работы. <…> С 20 по 30 сентября 1941 года работали на химфаке — изготавливали противотанковые бутылки. Некоторые девочки — Галя Константинова, Рая Марченко, Люда Лешкевич, Клава Катышева — осенью пошли работать на завод телефонных аппаратов. С 1 октября мы с Дорой Гуревич стали заниматься на двухмесячных курсах медсестер при ЛГУ. Кроме теории была практика в госпитале на Фонтанке в здании школы. В госпитале я впервые присутствовала на операции. В ноябре закончилось обучение на курсах. Началась сдача экзаменов. Было уже и холодно, и голодно».

26 ноября 1941 года трагедия произошла в студенческом общежитии на 5-й линии, д. 66. «В него попали 3 фугасных бомбы, по 100 кг каждая. Только одна бомба разорвалась, вторая была обезврежена, а третья разорвалась во время обезвреживания и унесла много жизней», — пишет профессор Николай Колесов. В этом общежитии жила и Елена Тимофеева. Из пяти девушек в их комнате в живых остались двое — она и Людмила Лешкевич. Только весной 42-го года Елена Тимофеева начала вставать. А в 1943 поехала в Саратов, куда был эвакуирован Университет.

Эвакуация университета

Война и блокада Ленинграда раскололи ЛГУ на два университета: фронтовой — в Ленинграде (1941–1944 годы) и тыловой — в Елабуге (1941–1944) и в Саратове (1942–1944).

«С выбором пункта эвакуации университету повезло, — пишет профессор Николай Колесов. — Было предложение эвакуировать на Кавказ, но оно было отвергнуто ректором А.А.Вознесенским. Жизнь показала, что ректор был прав. На Кавказ эвакуировался ряд ленинградских вузов — политехнический, педагогический, медицинский, торговый. Но наступление немецких войск было столь быстрым, что вузы на новом месте не успевали устроиться, как туда прорывались немецкие войска… Саратов меньше интересовал Гитлера, чем бакинская нефть. Саратов оказался спокойным городом. Хотя иногда был слышен гул Сталинградской битвы, но не было угрозы смерти от голода или от обстрела. Были неудобства бытовые, жилищные».

Елена Гальвас, тогда студентка биолого-почвенного факультета, описала жизнь эвакуированного университета так: «Жизнь в Саратове в эти годы была трудной. Сравнительно недалеко шли бои за Сталинград, и это очень отражалось на жизни города. Было холодно и голодно, часто отключали электричество, и тогда приходилось заниматься при свете коптилок. Иногда приходили баржи с дровами специально для Ленинградского университета. Тогда весь наличный состав отправлялся на Волгу разгружать баржу. Помню, в читальном зале тишина, все усердно занимаются. Вдруг — раскрывается дверь, и раздаётся клич: “Ленинградцы — на дрова!”— и половина зала пустеет».

Среди студентов, эвакуировавшихся в Саратов, была мама Л.Д.Широкорада. «Ему тогда было 2 годика и 8 месяцев, — пишет Николай Колесов. — Истощенный, голодный, он тоже эвакуировался. <…> В Саратове он жил с мамой в общежитии, в зале для спортивных занятий, в котором жили более 20 девушек-экономистов. В военное время воинские части часто усыновляли детей, учили, одевали, кормили их. Называли такого подростка сыном полка. Есть все основания называть сыном Ленинградского университета Л.Д.Широкорада Он теперь крупный ученый, имеет много научных и почетных титулов. Рядом с этими высокими титулами не будет диссонансом — сын Университета».

Фронтовой университет

Несравнимо тяжелее пришлось тем, кто остался в Ленинграде. Как пиcала Елена Субботина в книге «Университет в блокадном и осажденном Ленинграде. 1941–1944», «по приказу ректора А.А.Вознесенского в блокадном Ленинграде были оставлены 130 человек (их число незначительно изменялось) для выполнения оборонных заданий и охраны огромных материальных и культурных ценностей, памятников истории, сокровищ одного из старейших университетов страны. <…> В основном это были женщины; мужчин было немного — около десяти человек. Большинство защитников университета были рабочими и служащими. Преподавателей и научных работников после эвакуации университета и до полного снятия блокады и осады города оставалось всего восемь человек: А.М.Андрушко, Е.Н.Базырина, С.А.Гуцевич, Е.М.Роднянский, Е.П.Субботина, В.А.Чесноков, Е.Ф.Чирва и Л.Д.Шматок. Т.Н.Богданова и Т.П.Кравец эвакуировались весной 1942 года. В.М.Непорожнева погибла во время пожара. А.А.Ухтомский умер от рака. Н.Д.Новосильцева, Ю.К.Новодранов, А.И.Якубчик и другие сосредоточили свою работу с 1942 года на фабрике имени Урицкого и других учреждениях, где были созданы необходимые условия для научной и производственной деятельности. <…> Ленинградскую группу во время осады и блокады города-крепости сначала, после эвакуации, до марта 1943 года возглавлял уполномоченный по университету А.М.Морген, а после направления его Василеостровским военкоматом на фронт — Е.М.Роднянский. По факультетам были назначены ответственные (уполномоченные) лица. В начале 1942 года, после эвакуации основного состава, в очень короткие сроки все объекты университета были почти полностью законсервированы и поставлены под внутреннюю охрану солдат в штатском — бойцов различных подразделений объектовых МПВО».

Университет жил на казарменном положении, писала Елена Субботина: «Оставшиеся в университете сотрудники состояли в различных подразделениях МПВО на объектах ЛГУ и города. По сигналу «воздушная тревога» все бросали работу и бежали на свои посты. Это было днем. А ночью, будучи на казарменном положении, несли постоянное дежурство на объектовых подразделениях МПВО и в районах, согласно расписанию и своим обязанностям. Много зажигательных бомб было обезврежено солдатами в штатском, охранявшими университет. Они не дали сгореть ни одному из объектов ЛГУ».

Занятия по систематике растений ведет профессор М.В.Корчагина. Зима 1941–1942

Нина Касаткина, старший научный сотрудник лаборатории имени С.В.Лебедева химического факультета ЛГУ, писала о разработках химиков: «Во время блокады и осады Ленинграда сотрудники лаборатории высокомолекулярных соединений имени академика Лебедева продолжали научную работу по заданию командования Ленфронта. <…> Группу научных сотрудников, занимающихся проблемами каучука, возглавляла Анастасия Иосифовна Якубчик, ближайшая ученица и соратник С.В.Лебедева, автора разработки синтетического каучука. К сентябрю 1941 года из этой группы научных работников оставались в лаборатории университета три человека. <…> Одновременно с работой в ЛГУ профессор А.И.Якубчик изыскивала различные возможности непосредственной помощи фронту. Она освоила получение таких важных лекарств, как сульфидина и сульфазола. Работа выполнялась на фабрике Урицкого совместно с профессором Георгием Васильевичем Пигулевским до момента его эвакуации в Казань летом 1942 года. В дальнейшем профессор Якубчик наряду с получением сульфидина и сульфазола занималась получением витамина В1 (тиамин-бромида) и витамина Р-Р (никотиновой кислоты). Препараты были крайне необходимы для лечения раненых бойцов на фронте. Никотиновую кислоту А. И. Якубчик получала новым способом, ею разработанным во время блокады».

Академик А.А.Ухтомский остался в Ленинграде, участвовал в организации работы учёных на нужды обороны, руководил актуальными для военного времени исследованиями по травматическому шоку. За два месяца до смерти он счел своим долгом присутствовать на защите докторской диссертации Н.Н.Малышева в Зоологическом институте АН СССР. Как писал в книге «Университет в блокадном и осажденном Ленинграде. 1941-1944» доктор биологических наук Юрий Воронов, «собрав последние силы, больной академик пришел на защиту и вернулся домой пешком. <..> Больше уже А.А.Ухтомский не выходил из дома и 30 августа 1942 года скончался».

Несмотря на нечеловеческие условия, сотрудники Университета бережно заботились о сохранении университетского достояния. После тяжелейшей зимы 1941-1942 появились новые беды и сложности. Анна Королева, работавшая в НИФИ ЛГУ с 1941 по 1985 год, писала: «Весной 1942 года потекли крыши. Под угрозой затопления оказались не только верхние, но и нижние этажи НИФИ. Многочисленные лаборатории с бесценным научным и учебным физическим оборудованием могли погибнуть. Нельзя было этого допустить. Вместе с уполномоченным НИФИ и физического факультета Е.П.Субботиной, механиком С.Ф.Новицким и Р.С.Серебрянниковой мы заделали большие участки дырявых крыш, исковерканных осколками снарядов и проржавевших от времени. В верхних этажах НИФИ приходилось убирать воду ведрами и тазами, быстро наполнявшимися весенней талой и дождевой водой. Эта работа продолжалась с весны 1942 года и до конца лета 1943 года. Трудно было находиться на крыше во время ремонта, когда постоянные артобстрелы из дальнобойных орудий чередовались с бомбежками… Мы не успевали уходить с крыш, так как воздушные тревоги часто снова возобновлялись».

Весь город весной 1942 года вышел на уборку: оставшиеся на улицах трупы угрожали началом эпидемий, способных погубить ослабевших защитников Ленинграда. И вообще — люди хотели привести город в порядок. Вера Кудрявцева (Кудряшова), административно-хозяйственное управление ЛГУ, написала так: «Весной 1942 года начали приводить в порядок университетские дворы вместе с У.И.Михайловой, Н.Федоровой, А.А.Ивановой, М.И.Хлопцевой и другими. С трудом удерживали в руках тяжелые ломы. Скалывали лед и вывозили его на фанерных листах в Неву. Как важно было тогда, чтобы в доме твоем было, как до войны… как в мире… И университет был тогда, как один большой дом, и люди были все, как одна семья!»

Продолжала работать Научная библиотека имени М.Горького. Лидия Розина, тогда библиограф, описала кропотливый труд сотрудников библиотеки: «Весь период блокады и осады Ленинграда в библиотеке, как и в университете, работа велась регулярно, ежедневно, как в мирное время, несмотря на то что все были настолько слабы, что еле двигались. В библиотеке работали 7 человек: я, А.Г.Сиротская, Н.А.Кузьмина, С.Н.Эрбатова, Л.Е.Петрова (Шерцер), М.Я.Шутихина и другие. <…> Самая большая наша забота заключалась в том, чтобы в целости сохранить от гибели книжные фонды библиотеки и особенно ту их часть, которая находилась в сыром помещении первого этажа. Здесь книги сильно пострадали. Стеллажи этого этажа состояли из 11 полок и, чтобы достичь самой верхней, нам надо было взбираться по высоченной лестнице, поддерживая друг друга. Иначе от слабости могли упасть и не встать…»

Это и произошло однажды с С.Н.Эрбатовой. Об этом написала библиотекарь Людмила Петрова (Шерцер): «Библиотекарь С.Н.Эрбатова пошла за справкой на первый этаж и не вернулась. Обнаружили ее на следующий день мертвой… Фронтовой Ленинград умирал, но боролся!»

Книгам угрожало много опасностей. Как писала Людмила Петрова (Шерцер), «после падения неразорвавшейся фугасной бомбы в районе 8-й столовой от воздушной волны были выбиты все стекла Библиотеки им. Горького. В результате попадания снега в помещения библиотеки книги оказались покрытыми льдом. Требовалась трудоемкая работа по очистке их от льда и последующая расстановка по шкафам. <…> В главном коридоре университета вода попадала в шкафы с книгами через дырявые крыши, пробитые осколками рвущихся снарядов. В спасении книг принимали участие все сотрудники библиотеки».

В биологической лаборатории ЛГУ во время блокады

Сохранить Ботанический сад Университета тоже было непростой задачей. Людмила Шматок, тогда заместитель директора Ботанического сада ЛГУ, писала: «Сад представлял большое собрание уникальных, очень интересных растений, являлся огромной ценностью не только для университета. Его сохранение в условиях жестокой блокады осажденного Ленинграда маленьким коллективом в 12 человек казалось непосильным делом. Поэтому для спасения сада сотрудниками был предпринят ряд чрезвычайных спасительных мер. В этом заслуга принадлежала Каломыцеву, Шматок, Малыщик, Е.И.Ивановой, Груздевой, Павловой и другим. Энергичный, заботливый и преданный своему делу, директор Г.К.Каломыцев организовал размещение больших растений — пальм, кактусов, розалий и других — по различным военным госпиталям. <…> В госпиталях для ухода за растениями были закреплены ответственные сотрудники сада. После окончания войны все растения в целости и сохранности были возвращены в сад. Оставшуюся часть растений бережно сохраняли работники сада. Для оранжереи было необходимо прежде всего топливо, которое заготавливали своими силами».

В Ботаническом саду во время блокады работала Феодора Малыщик, описание ее труда сохранилось в воспоминаниях дочери, Валентины Марьясиной (Малыщик), также работавшей в университете: «Мама, мама, хрупкая, маленькая женщина. Работала истопником-кочегаром в оранжерее Ботанического сада университета. Истощенная голодом, больная женщина зимой на сильном морозе разгребала смерзшийся уголь и ведрами по крутой железной лестнице носила его в котельную, которая отапливала оранжерею. Необходимо было поддерживать заданную температуру, чтобы сохранить редчайшие растения. И сколько же надо было перетаскать этих ведер с углем. А когда нечем стало ремонтировать остекленную оранжерею (стекла вылетали от осколков снарядов), когда стало не хватать угля, тогда Мама перенесла на себе сотни горшков и кадок с наиболее ценными растениями, пальмами и цветами в здание исторического факультета на территорию военного госпиталя. После отработанной ночной смены Мама считала своим долгом зайти в госпиталь, обойти все палаты и коридоры, где стояли цветы на окнах, и полить их. А еще — подбодрить ласковым словом раненых солдат. Они звали Маму нянечкой и бабушкой, а ведь ей было тогда только 42 года. Это была поистине героическая женщина».

Кроме защиты уникальных растений от гибели, в саду проводилась и другая работа — по выращиванию овощей. Как писала Людмила Шматок, «эта трудоемкая работа проводилась с целью обеспечения овощами столовых ЛГУ; а также мизерную часть урожая их выдавали сотрудникам ЛГУ. В весенне-летний период работать приходили почти все сотрудники ЛГУ (по спискам 105 человек). <…> От начала блокады и до полного ее снятия мы находились на казарменном положении: через день по очереди дежурили на вышке над спортивным залом во время воздушной тревоги. Было очень, очень страшно!»

И все же самым страшным, как пишут многие жители и защитники блокадного Ленинграда, был голод. В воспоминаниях Анны Королевой, работавшей в НИФИ ЛГУ, есть такой фрагмент: «Самое страшное в годы блокады, это всегда хотелось есть. Весной 1943 года работали в Ботаническом саду с Р.С.Серебрянниковой, Е.И.Ива-новой, Л.Е.Петровой и многими другими сотрудниками университета. При копке грядок под овощи я и Розалия Степановна обнаружили белые корни и попробовали их. Они показались на вкус сладкими. Но мы не знали, что это были корни беладонны! Я съела 4 корня, а Р.С.Серебряннико- ва — 2. Вскоре у нас начались галлюцинации и бред вследствие отравления, которые сопровождались безудержным смехом, сменяющимся озлоблением, дракой и другими последствиями. Присутствующие товарищи помогли отправить нас в больницу, что спасло нам жизнь».

Возвращение из эвакуации

После снятия блокады, весной-летом 1944 года университет возвратился из Саратова в Ленинград. Как писала Елена Тимофеева, тогда студентка биолого-почвенного факультета, «в Ленинград прибыли 30 мая. Было сыро и холодно. Ночевали в Актовом зале, затем нас направили в общежитие на проспект Добролюбова, дом № 6/2. Дом был без стекол — их заменяли картон и фанера».

Тем не менее, худшее было позади. По статистике, которую приводит Николай Колесов, за время блокады на город было сброшено около 5 тысяч фугасных, более 100 тысяч зажигательных бомб, выпущено из орудий около 150 тысяч снарядов. «Университет постоянно подвергался бомбежкам и обстрелам. К счастью, ни одна фугасная бомба не попала в исторический факультет и Главное здание. Были сильно разрушены соседние здания — Библиотеки АН, столовой № 8 и химического факультета. В здание во дворе университета, где находится Большая хим. аудитория, попала фугасная бомба, принесшая большие разрушения».

Впереди было трудное и долгое восстановление университета после войны. «Возрождение университета было нелегким, особенно для нас, переживших от начала и до конца военную фашистскую блокаду и осаду города, — писала Елена Субботина. — После продолжительного, нечеловеческого бытия во время 900-дневной блокады и одновременно 1100-дневной осады города-фронта надо было снова многому научиться, чтобы жить мирной жизнью. Все это было очень трудно».

Остается сказать спасибо тем людям, которые не только пережили это тяжелейшее время, но и нашли в себе силы написать о нем. Такие исторические свидетельства ничто не может заменить.

 Елизавета Благодатова

Фото из архива Музея истории СПбГУ

По материалам книги «Университет в блокадном и осажденном Ленинграде. 1941–1945», книги В.Ф.Барабанова «Память. Страницы жизни», статьи Н.Д.Колесова «Кафедра политической экономии Санкт-Петербургского университета в годы Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы», воспоминаниям Г.Г.Кошелевой.