Десятый «б» выпуска 1976 года до сих пор называет так Антонину Николаевну Чанову, свою воспитательницу.

Антонина Николаева Чанова

Удивительное дело: чем ближе и роднее человек, тем сложнее бывает понять и объяснить, отчего же он так дорог. Можно перебирать одно за другим лучшие его качества, но, ища подтверждения им, вновь упереться в стену — какие-то факты, события ушли в прошлое, забыты всуе, прикрыты временем, а то, за что цепляется память, кажется отчего-то не слишком выразительным. И ощущение близости, родства так и остается необъясненным…

Воспитанникам Антонины Николаевны Чановой, много лет проработавшей педагогом-воспитателем в 45-й физико-математической школе-интернате, нынче за пятьдесят. Все они уже сами мамы и папы, кое-кто — бабушки и дедушки. В принципе ее и их взаимно-обязательное общение ограничилось всего-то тремя годами — с восьмого по десятый класс. И вряд ли сама Антонина Николаевна или ребята в те времена думали о том, что судьба соединила их вместе на всю жизнь.

И тем не менее, вот уже более тридцати лет в одну из суббот октября десятый «б» выпуска 1976 года собирается со всех концов России и зарубежья в Петербурге, чтобы обнять свою воспитательницу. Чтобы спеть вместе под гитару что-нибудь из репертуара когда-то полузапрещенных, но безумно популярных бардов, потанцевать под любимые мелодии, подурачиться, как в юности, и просто поговорить по душам.

Они октябрь за октябрем отсчитывают вместе годы и десятилетия, но взрослеют и стареют на самом деле где-то не здесь — в своих мирах. А здесь бывшие одноклассники — по-прежнему мальчишки и девчонки, которые нуждаются в совете, в утешении, любви и понимании, а Антонина Николаевна — по-прежнему молодая, неутомимая, мудрая воспитательница, всегда стоящая на страже интересов своих ребят. Здесь все как прежде, по правилам школьной жизни. Обращаясь к Антонине Николаевне, бывшие воспитанники называют ее по имени-отчеству, а в разговорах между собой — уважительно Антонина. Острым на язык подросткам никогда даже в голову не приходило давать ей прозвище.

Здесь всё, как и прежде. Только немного смещаются акценты. Когда-то Антонина Николаевна защищала от проблем и всяких возникающих неурядиц своих ребят. Они, может, не всегда обращали внимание на это, но всегда чувствовали ее присутствие рядом, ее помощь. Теперь они помогают ей. Теперь она может не сомневаться, что они рядом. Десятый «б» выпуска 1976 года признается в любви своей воспитательнице. Очень близкому и дорогому человеку…

Андрей ЗОЛОТАРЕВ, ведущий программист компании (Хельсинки): — Первые дни в интернате — это шок. Со всего Северо-Запада собрали умненьких мальчиков и девочек, победителей физико-математических олимпиад, и на первых же занятиях очень доходчиво объяснили, что они ничего не знают (что еще не очень страшно), думать не умеют (что похуже) и, самое ужасное, что у них нет даже малейшего представления о том, что такое думать, потому что мысль в их головы никогда и не заглядывала. Примерно это происходило в школьном корпусе интерната.

В другом корпусе, где мальчики и девочки ели, спали, читали, пели песни под гитару, курили, иногда выпивали, иногда играли в карты — ну, в общем, жили, ситуация в первые дни тоже была не легче. По крайней мере для меня — совсем еще пацана (Андрей, одаренный мальчик, был на два года младше своих одноклассников. — В. М.). Не могу припомнить, чтобы я до интерната когда-либо убирал квартиру, в которой жила моя семья, стирал или гладил какие-то вещи. А здесь все приходилось делать самому.

И в том и в другом корпусе были свои герои.

А.Н.Чанова с любимым классом. 1974 год

Преподаватель геометрии, например, очень любил спрашивать, почему верно то или иное утверждение. А когда слышал ответ: «Это же очевидно», — немедленно требовал обоснований: «Очевидно то, что легко доказать. Доказывайте». Но в первые недели учебы в интернате мы совершенно не умели доказывать легко доказуемые вещи!

А преподаватель литературы однажды попросила учеников до конца урока сочинить по стихотворению, что некоторыми было воспринято как довольно изощренное издевательство — все-таки физико-математическая школа. Сознание того, что преподаватели заботились о расширении узконаправленного нашего мышления, пришло позже. Как, впрочем, и благодарность за эти уроки.

В жилом корпусе функции дежурного воспитателя иногда поручались десятикласснице Тонечке (тезке Антонины Николаевны), которая, принимая убранную комнату, не ленилась двигать кровати и шкафы, только чтобы добраться до вожделенной полоски невытертой пыли, — за сим, естественно, немедленно следовало наказание.

По-моему, Антонина Нико­лаевна очень хорошо чувствовала, что значит для нас уехать из семьи, оказаться в незнакомом большом городе, в непривычной обстановке с массой новых и специфических требований. И если она не могла полностью снять шок, который испытывали, я думаю, многие ребята, то старалась по крайней мере минимизировать его. Все необходимые вещи делались без лишнего напряжения и шума, очень спокойно и весело. Она прекрасно понимала, какого героизма требует от нас учеба, и считала своей задачей сделать нашу жизнь вне школьного корпуса спокойной, нормальной, комфортной, без стрессов. И это у нее великолепно получалось.

 Людмила ГОЛОВИНА, исполнительный директор компании (Санкт-Петербург): — Накануне первого дня учебы Антонина Николаевна собрала нас, представилась и сообщила: «Я буду вашей второй мамой». Помню, какая волна возмущения поднялась тогда у меня внутри! Как может эта незнакомая женщина так говорить? Мама у меня только одна, и никто не может претендовать на ее место. Но время шло, Антонина Николаевна никогда больше не повторяла этих слов. Она просто любила нас и оберегала. И мы действительно стали считать ее нашей второй мамой.

Вот уже десятый класс. Всё вроде неплохо, но приходит новый учитель физики, и у меня начинаются проблемы. К тому времени я уже училась на 4 и 5, да и физика была одним из моих любимых предметов, а тут какое-то непонятное и, главное, взаимное мое с учителем неприятие друг друга. Я никак не могла с собой сладить и к концу первой четверти десятого класса докатилась до двойки по физике.

Обычно в конце четверти нам выдавали табели успеваемости — мы должны были предъявить их родителям. Эту почетную обязанность выполняла Антонина Николаевна. Получаю я свой табель и вижу, что по физике у меня стоит тройка. Я — к Антонине Николаевне: «Тут, — говорю, — ошибка, у меня двойка должна стоять!». А она говорит: «Я попросила, чтобы тебе поставили тройку, а то тебя отец с каникул больше в интернат не отпустит. Пообещай, что ты исправишь оценку в следующей четверти».

Как я была ей благодарна! Потому что у меня действительно был очень строгий отец, о чем Антонина Николаевна, конечно же, знала — она вообще хорошо знала наших родителей, ситуации в семьях. Кроме того, мой папа был еще и завучем в школе, в которой я училась до поступления в интернат. Он обвинил бы меня в разгильдяйстве, и, вероятнее всего, мне пришлось бы заканчивать школу дома.

А двойку я исправила на твердую четверку. Нельзя же было подвести Антонину Николаевну…

 Николай МИТРОХИН, сотрудник министерства (Москва): — Деталей нашей первой встречи с Антониной Николаевной я не помню. Видимо, тогда для меня, воркутинского мальчишки, росшего в тундре и среди шахтных терриконов, блеск имперской столицы, хоть и бывшей, заслонил все остальное. Мне вообще кажется, что Антонина Николаевна как-то незаметно и осторожно вошла в нашу жизнь, но, почти постоянно находясь рядом с нами, совсем не давила своим присутствием.

Она смотрела, как нас кормят в столовой, присутствовала на самоподготовке — практикуемый в интернатах вид работы над домашними заданиями, ездила с нами на экскурсии, ходила в походы. Но в отличие от многих своих коллег никогда не повышала голос, никогда не ставила кого-либо из нас в жесткие условия. В слове, сказанном негромким голосом, было столько житейской мудрости и любви, что возражать было почти невозможно, да и не нужно. Кстати, сохранилось это и до сего дня. Не зазорно обсудить с ней свои сегодняшние проблемы — личные, служебные, она знает наших детей и внуков, знает, кто, где и как живет. И мы хорошо знакомы с ее семьей — мужем, двумя дочерями, внуками.

Антонина Николаевна очень чуткий человек. Мы никогда ее ни о чем не просили, но всегда чувствовали ее желание выручить, поддержать нас.

Помню, в 1974 году, в период эпидемии гриппа, я попал в больницу с тяжелым воспалением легких. Мест нигде не было, и «скорая» отвезла меня в детскую больницу куда-то на другой конец города. Моим соседям по палате было год-два, не больше. И питание было рассчитано тоже на них, а не на пятнадцатилетнего подростка. Антонина Николаевна несколько раз навещала меня с полными сумками продуктов, которые, как оказалось потом, покупала из своего более чем скромного жалованья.

А в конце 9-го класса меня вместе с группой «товарищей» изгнали из интерната за серьезный проступок — покупку пачки сигарет «Филип Моррис» у жуликов в «Гостином дворе». Возвращаться из столичного города и любимой школы назад в воркутинскую тундру было чрезвычайно тяжело. Антонина Николаевна тогда очень за меня переживала. И на следующий год я все равно учился в интернате — это был единственный случай, когда «изгнанника» вернули. Вернули благодаря ее заступничеству.

 Павел КУЙБИН, доктор физико-математических наук (Новосибирск): — В конце октября 1974 года два ученика нашего класса подрались. Подрались из-за пустяка.

У нас в общежитии (а правильнее — в спальном корпусе) были две смежные комнаты, в которых проживали 12 мальчишек. И было на эти две комнаты одно радио. Однажды вечером после отбоя это радио громко играло музыку. В нашей комнате ребята хотели спать, а в смежной — слушать музыку. Я выключал радио, а мой оппонент из соседней — включал. Поначалу делали это без комментариев, потом стали переругиваться. Потом я его ударил, а он — меня. Вся драка — два удара. Но в результате я оказался в больнице с переломом челюсти.

Именно Антонине Николаевне удалось замять эту историю. Травма-то серьезная — милиция собиралась уже уголовное дело возбуждать. Пришлось «лепить» легенду: мол, упал, потерял сознание, очнулся — гипс. Более того, она убедила педсовет в том, чтобы нас, драчунов, не отчисляли из школы.

Дальше — больше. После больницы мне пришлось поехать домой в Вологду для амбулаторного лечения, и всю вторую четверть я в интернате не учился. Приехал в школу уже после зимних каникул. Начал нагонять упущенный материал. Но через месяц — новая напасть: костная мозоль защемила тройничный нерв, и у меня начались сильные головные боли. Врачи объясняли, что это временно, это пройдет. Но, чтобы снять боль, ставили новокаиновые блокады. Вместо уроков я по утрам ездил в поликлинику, потом возвращался в интернат и засыпал — анестезия, как-никак. Пытался заниматься самостоятельно, читал книги, но все равно сильно отстал. И снова Антонине Николаевне пришлось убеждать педсовет, чтобы меня оставили в школе.

Я вот думаю: отчислили бы меня тогда, стал бы я ученым?..

 Светлана БОЛЯ, школьный учитель (Висагинас, Литва): — Нет, мы не были сопливыми малышами, беспомощными и глупыми, когда переступили порог физико-математической школы в Ленинграде. Мы ощущали себя тогда вполне взрослыми восьмиклассниками, гордыми тем, что заслужили право учиться в такой школе, да еще вдали от родителей.

А вот когда сопровождавшие нас мамы и папы уехали и началась учеба, реалии несколько спустили нас с небес на землю.

Привыкшие быть лучшими в своих школах, мы вдруг стали получать низкие отметки, хотя учили уроки даже после самоподготовки, даже после отбоя, даже в туалете, положив на унитаз дощечку, потому что это было единственное место на этаже спального корпуса, где по ночам горел свет.

Обласканные родителями, мы стали просыпаться от вдруг включенного яркого света ненавистной лампочки и чужого резкого голоса: «Доброе утро! Вставайте!».

Случалось, возвращаясь в свой корпус после прогулки и проходя мимо распахнутых форточек соседних жилых домов, голова кружилась от умопомрачительного запаха жарящейся картошки. Да, кушать хотелось. И, возвращаясь из дома, я всегда везла огромный пакет испеченных мамой пирожков, которых хватало ровно на… пять минут. Ах, как нелегко было привыкать ко всему новому!

Как-то по-домашнему тепло и мягко вошла тогда в нашу жизнь Антонина Николаевна, человек совершенно удивительный. Кому-то нужно было выговориться, кто-то просто скучал по дому — для каждого она находила нужное слово. Она тонко чувствовала, когда кого приобнять, когда пожурить. Даже провинившихся ругала по-особому — не обидно, не зло, понимающе. Но стыдно становилось очень. Наверное, это талант — так любить чужих детей.

Я, отработав учителем более тридцати лет, теперь знаю, что дети, не получившие в детстве достаточно тепла и заботы, как правило, вырастают агрессивными и закомплексованными. Глядя на своих бывших одноклассников — добрых, уверенных в себе людей, понимаю, что тепла им точно хватило. Даже находясь три года в таком непростом подростковом возрасте вдали от родных, мы были согреты. Потому что рядом с нами всегда была Антонина Николаевна: и на субботниках, и на самоподготовке, и на вечерах, и на праздниках. И, самое главное, когда было трудно.

Теперь, когда многие из нас уже пережили горечь потери своих родителей, особенно приятно приютиться рядышком с этой удивительно доброй, родной женщиной, вновь почувствовать себя немного ребенком, вместе до утра попеть наши любимые песни. Смотреть на Антонину Николаевну и понимать, как она по-прежнему молода душой и как заразительна ее энергия.

…В октябре они снова соберутся в Петербурге. Вручат цветы своей любимой воспитательнице, будут радоваться тому, что опять вместе, делиться новостями. Возможно, они не вспомнят в этих разговорах до утра, как много лет назад выпрашивали после ужина у буфетчицы нарезанные куски булки, а потом, положив на подоконник между двумя тетрадными листами, проглаживали утюгом, превращая их в самодельные чипсы — излюбленное интернатское лакомство. Или как ночью на Пасху втихаря спускались по пожарной лестнице с третьего и четвертого этажей спального корпуса (там располагались комнаты мальчиков) и бежали к расположенной неподалеку Смоленской церкви смотреть крестный ход. Как кружилась голова от ночного аромата черемухи, как долго звенели потом в ушах перезвоны колоколов… Но они этого не забыли. Как не забывают и свою вторую маму. У них коллективная память. А она много надежней индивидуальной.

Виктория МОРОЗОВА

Впервые опубликовано в газете «Санкт-Петербургские ведомости» 18.06.2010 года №110-с(4639)