Как и для любого учебного заведения, для Академической гимназии СПбГУ главным предметом гордости являются ее выпускники. Особенно тогда, когда они не просто достигают успеха в выбранной профессии, а возвращаются, чтобы поделиться своими знаниями с новыми поколениями учеников. Одним из таких выпускников является преподаватель русского языка и литературы Академической гимназии Татьяна Александровна Кошемчук.

С тех пор, как человечество придумало науку и разделило ее на естественные и гуманитарные области, принято считать, что «физики» и «лирики» обязаны находиться в неком гносеологическом противостоянии. И ровно столько же времени представители гуманитарных и естественных областей знаний не устают доказывать, что никакого противостояния не существует. Санкт-Петербургский университет, сам статус и исторические традиции которого предполагают научную солидарность и междисциплинарность, занимает, конечно, в этой деятельности ведущие позиции — достаточно вспомнить Михаила Васильевича Ломоносова. Это благотворное влияние Университет распространяет и на подведомственную ему структуру среднего образования, то есть Академическую гимназию. Здесь, в отличие от многих других современных школ, вопросы о том, нужна ли гуманитариям физика, а математикам — литература, практически никогда даже не поднимались.

Яркий тому пример — профессиональная судьба Татьяны Александровны Кошемчук, которая уже более 15 лет преподает в Академической гимназии СПбГУ русскую литературу. Выпускница филологического факультета СПбГУ, доктор филологических наук, Татьяна Александровна является автором исследований о Максимилиане Волошине и литературе Серебряного века, а также научных трудов «Русская поэзия XIX — начала XX века в христианском контексте: онтологические и антропологические аспекты поэтических концепций» и «Русская литература в контексте православной культуры», постоянным участником научных филологических конференций. Но в свое время она поступала в физико-математическую школу-интернат № 45, собираясь стать именно математиком.

О том, как повлияла учеба в школе на выбор профессии, в чем заключаются главные задачи учителя, почему для школьника важно хорошо знать литературу и о многом другом Татьяна Александровна рассказала журналу «Санкт-Петербургский университет» накануне юбилея Академической гимназии.

Когда все было впервые

— Татьяна Александровна, почему для учебы в старших классах вы выбрали именно школу-интернат №45?

— Я всегда очень любила математику, учителем математики была моя мама, и свое будущее я связывала именно с математикой. Мы жили в Выборге, я училась в школе с углубленным изучением английского языка и при этом постоянно участвовала и  побеждала в выборгских городских и областных олимпиадах по математике, включая известную олимпиаду пионерской газеты «Ленинские искры». Занималась в летней математической школе, где тоже проводились олимпиады. А победителей олимпиад обычно как раз и приглашали учиться в 45-й интернат, такой набор учеников был тогда обычным делом.

— Как же получилось, что математиком вы все-таки не стали?

— Наверное, дело в том, что я попала в очень сильный класс — там учились победители ленинградских городских олимпиад, в основном мальчики, которые оказались в математике умнее меня. Это было хорошо и полезно: конечно, лучше быть средним среди равных, чем первым среди слабых. Поступив в нашу школу, многие переживают нечто подобное. Я по сей день благодарна моим дорогим одноклассникам за то, что они были умны, ярки, талантливы, за то, что они сбылись, состоялись и профессионально и личностно.  Я с большим уважением вспоминаю наших преподавателей математики и физики. Но более и глубже всех — нашу учительницу литературы Ирину Георгиевну Полубояринову, прирожденного и глубокого филолога; ее столь памятные мне уроки я сейчас могу оценить в полной мере и как филолог-коллега, и как преподаватель: они формировали не только интеллект, но прежде всего душу. Эти уроки и повлияли на мое решение поступать на филологический факультет. Но окончательный выбор я сделала только за полгода до выпуска. И эти полгода оказались действительно трудными. Ведь в то время для поступления был важен средний балл аттестата. И мне приходилось одновременно готовиться на филфак и продолжать получать пятерки и четверки по математике, физике и химии! Но в итоге все получилось, удалось набрать средний балл 4,5.

— А чем особенно вам запомнилась учеба в школе? Что первым приходит на ум, когда вы думаете о том времени?

— Я могу сказать именно то, что скажут многие из наших выпускников, что говорят теперь мне мои ученики: время учебы в интернате (тогда мы так называли школу) — самое лучшее время жизни. Самым замечательным в нашей школе было, конечно, общение — с преподавателями и друг с другом. Нас объединяло главное — все мы хотели учиться. Быть умным было престижно, а плохо учиться или не знать чего-то было стыдно. У нас был замечательный класс. И то, что мы давали друг другу, — это было очень важно. Мы были юными, мы жили и во время уроков и после занятий единой жизнью, узнавали Петербург, получали образование, постигали и общение, и дружбу, и любовь. Это все проживалось   именно тогда, интенсивно и незамутненно. Мы пребывали, благодаря друг другу, нашим преподавателям и воспитателям, в мире добра, благородства, творчества, взаимной симпатии и любви. Были и драматические ноты личных отношений, и трагический аккорд — смерть Паши Нехаева, нашего одноклассника, были трудные мировоззренческие коллизии, связанные с преодолением советского, извне идущего идеологического  воздействия. Так незабвенен для меня опыт тех лет — чтение  Солженицына. Но общий светлый и творческий тон жизни не затемнялся ничем мелким, злым или низменным. Я думаю, это было самое главное. В университетские годы это было уже менее ярко.

— Удается ли и сегодня поддерживать связь с одноклассниками?

— Да, мы общаемся по сей день. За одного из своих одноклассников я потом вышла замуж — такое с выпускниками нашей школы происходило довольно часто. Конечно, мы с одноклассниками общались во время учебы в Университете, хотя уже меньше, потому что учились на разных факультетах. Я знаю, что выпускники из параллельного  класса продолжают общаться и ежегодно проводят встречи, когда отмечается день рождения школы. А из моих одноклассников многие давно живут и работают не в Петербурге, наши встречи в последнее время стали все более редкими и — уже не как общее застолье, но как разговор вдвоем или втроем.

Откликнуться на призвание

— Татьяна Александровна, а как вы стали преподавателем Академической гимназии?

— Мой филологический путь складывался не совсем обыкновенно. Мне пришлось уехать из Петербурга вместе с мужем, которого после окончания химического факультета Университета распределили в Академгородок в Подмосковье, и дипломную работу пришлось защищать заочно. Я была ученицей Владислава Евгеньевича Холшевникова; его семинару, беседам с ним, его вниманию я обязана многим, он опубликовал мою студенческую статью о сонете М.Волошина в факультетском сборнике «Анализ одного стихотворения», Владиславу Евгеньевичу я обязана знакомством с Виктором Андрониковичем Мануйловым, считавшим себя учеником Вяч. Иванова и Волошина, а также втайне — время было советское вполне — учеником Рудольфа Штейнера. Через общение с Виктором Андрониковичем я непосредственно входила в Серебряный век русской культуры с его духовными поисками, он, уже после Университета, щедро открывал для меня этот мир, бывший его скрытой от внешних глаз областью. Поэтому позднее, несмотря на жизнь в Черноголовке в среде физиков и химиков и референтскую работу в Институте физики твердого тела, мои филологические занятия не прерывались, более того, обратились в сферу философско-религиозную. В качестве соискателя я защитила кандидатскую диссертацию — темой ее стал Волошин и его мифопоэтические концепции.  В 1990-е годы, когда чрезвычайно затруднилась жизнь ученого-экспериментатора, мы вернулись в Петербург. В поисках работы я пришла в свою родную школу и немедленно, благодаря Сергею Петровичу Зеленину и Наталье Назаровне Соколовой, стала преподавателем литературы и была оформлена, как и многие преподаватели школы, в качестве сотрудника университета, сначала как доцент, а потом и профессор филологического факультета. Уже во время работы в гимназии защитила докторскую диссертацию; первая из названных монографий была, по сути, моей докторской диссертационной работой.

— Вы преподаете литературу не только гуманитариям, но и будущим физикам, математикам, химикам, биологам. Существует ли в связи с этим какая-то специфика в процессе обучения?

— Думаю, что нет, как не было, вероятно, и в то время, когда я сама училась. Просто преподаватели нашей школы были людьми яркими, интересными, литературу и другие предметы преподавали так же серьезно, как и математику. Кроме того, у нас много времени уделялось внеклассной «культурно-массовой», как тогда говорили, работе. Мы регулярно ходили на лекции в Эрмитаж, в Филармонию, в театр, ездили на экскурсии по Петербургу, в Москву, и даже работали в Херсонесской археологической экспедиции. Несмотря на естественнонаучную специализацию школы, гуманитарная составляющая была очень значительной. Сейчас такой обширной внеклассной работы, к сожалению, не проводится, по многим причинам.

Тем не менее, как я убедилась на опыте своих одноклассников, а потом и в общении со своими учениками, математики и физики могут прекрасно понимать и чувствовать литературу, потому что ум — это способность понимания, а широкий ум охватывает разные сферы. Я вижу, что мои теперешние ученики не глупее, чем были мы когда-то. И мне интересно разговаривать с ними о литературе — для этого не требуется  специального подхода или особой методики. Когда в нашей школе были так называемые гуманитарные классы, была возможность преподавать не иначе как-то, а просто подробнее, углубленнее — неспешно, с детальным проникновением в текст. Тогда писались и творческие — «исследовательские» — работы (заменявшие один из выпускных экзаменов и, увы, отмененные теперь), и порой математики писали прекрасные работы по литературе. При этом подчас делались настоящие маленькие открытия. Например, в работе Васи Маркова о влюбленном чеховском герое отмечалось по пунктам среди особенностей его поведения — это оценит не только филолог: влюбленный чеховский герой любит всегда «за что-то»: он любил ее за то, что… далее у Чехова перечисляются достоинства героини — в целом ряде рассказов. Или однообразие чеховских сцен с любовными признаниями: «он стал покрывать поцелуями ее лицо, руки, плечи»… — далее следуют еще пять подобных же цитат с таким же перечислением… Или же тончайшая работа Маши Коротяевой о блоковских туманах — в пейзаже «досветном», как фон для явлений Прекрасной Дамы, в петербургском ландшафте, а также — в душе, в сознании…

Многое меняется и даже утрачивается во внешнем строе школьной жизни; так, ушли в прошлое блестящие спецкурсы по литературе В.А.Котельникова и В.М.Марковича, спецкурс о.Кирилла Копейкина, настоятеля университетского храма (сейчас есть надежда на его возобновление). Но как прежде, так и теперь многие мои ученики доставляли и доставляют мне радость своей способностью восприятия и понимания литературы, при том что для большинства она не станет сферой их деятельности.

— Тем не менее, часто можно услышать, как преподаватели университета отмечают снижение уровня подготовки абитуриентов. Наверное, это все-таки не про выпускников Академической гимназии?

— Уровень общей образованности все-таки снижается. Но я не сказала бы, что различие радикально. Я внимательно за этим слежу и сравниваю, стараясь понять с каждым новым классом, чем они отличаются от предыдущего, и вижу, что, при различии стартовых позиций, они способны взять у нас то, что мы можем им дать, они учатся решать те же задачи, вникать в те же проблемы… Думаю, наша школа — очень стабильный организм. Прежде всего из-за одаренности наших учеников. Несмотря на некоторые перемены, школа остается во многом прежней, многие волны проходят над головой. Важно, чтобы не было кардинальных перестроек. Дети по-прежнему учатся, и учатся хорошо.

— И читают?

— Программные произведения чаще всего читают. Особенно когда их ждет зачет на знание текста. Его сдают обычно до того, как мы переходим непосредственно к самому обсуждению произведения. Не раз я слышала признание учеников, что тургеневский роман «Отцы и дети», первое произведение курса в 10 классе, стал первой книгой, действительно прочитанной  самостоятельно от начала и до конца, и что это оказалось небезынтересно. Конечно, для нашего поколения это  изумительно.

— Как сегодня гимназисты воспринимают эти классические программные произведения?

— Знаете, так же, как мы. Может быть, даже более точно. Ведь несмотря на то что у нас были хорошие учителя, которые старались это смягчить и сгладить, советские штампы  все-таки в той или иной степени насаждались, хотя нашему классу повезло с учителем литературы и в этом отношении. Тем не менее мы были, наверное, уже деформированы, были предрасположены всё, что так или иначе связано с революцией, априорно признать хорошим. Например, произведения Горького.

У теперешних учеников таких штампов нет, они руководствуются только своей интуицией, своей душой и поэтому смотрят на произведения иногда даже точнее нас. Например, мы в свое время очень сочувствовали революционно настроенному Раскольникову. А теперь, когда я задаю вопрос: «Раскольников был добр или зол?» — дети большинством голосов отвечают, что он был злым, дурным человеком. Для филологов же это очень нехарактерно. На экскурсии в Музее Ф.М.Достоевского вы по-прежнему услышите, что  Раскольников — прекрасный человек, который сделал теоретическую ошибку, и потому стал убийцей. А дети точно чувствуют, что этот человек — злой, ведь иначе — это я слышала не раз — разве не убедительно: он не убил бы Лизавету, а сама эта сцена не была бы описана столь кровавой! Между прочим, и Базаров теперь часто не вызывает у детей симпатии. Именно из-за негативизма его жизненной позиции. А ведь нам, жившим в противостоянии системе, — именно это импонировало.

— Татьяна Александровна, а среди ваших учеников были такие, кто пошел по вашим стопам и естественным наукам предпочел литературу?

— Да, есть несколько блестящих учеников, которые стали филологами, и я думаю, что у них хорошее будущее, из лучших филологов-русистов назову Катю Дыхнову. Возможно, и она когда-нибудь, после первых фрагментарных и удачных попыток преподавания в гимназии, вернется сюда надолго.

Дар филолога ясно виден уже после нескольких сочинений. Хорошо и умно писать сочинения могут многие, немало есть и просто всесторонне одаренных детей, обладающих и прекрасными физико-математическими способностями, и литературными наклонностями. Но будущий филолог с первых шагов уже по-особому выражает свои мысли. Но, к сожалению, дар и призвание не всегда совпадают с выбранной профессией. Нередко самые блестящие выпускники гуманитарных классов поступали, например, на экономический факультет или избирали иные прагматически ориентированные направления. Вот это — когда по природе, по сути своей литературно одаренный человек становится менеджером — бывает очень печально.

— А в целом, как вы считаете — важно ли, что ваши ученики готовятся к учебе именно в Университете? В этом они  отличаются от других школьников?

— Конечно, как и мы в свое время. Наши ученики ориентированы на Университет, на  качество образования, особую среду духовного развития и общения. Хотелось бы, чтобы они и дальше жили и работали в своей среде, которая им органически близка и которая давала бы им стимулы для внутреннего становления. Чтобы их судьбы не прочерчивали линию вниз, но по возможности — вверх.

«В правильно поставленном вопросе — половина ответа»

— Татьяна Александровна, если бы у вас, как у учителя, была возможность задать вопросы представителям власти, которые отвечают за среднее образование, о чем бы вы спросили? Хотели бы что-то исправить, дополнить, изменить к лучшему?

— Думаю, вряд ли стоит нам с вами говорить сейчас о проблемах образования, они известны, спрашивать же — бесполезно. Конечно, плохо, когда учителям мало платят, и они считают себя вправе не работать по этой причине…  Лично я думаю, что в любой ситуации можно работать с интересом и получать от этого удовольствие. Я не склонна критиковать нормы или образовательные программы. Если программа будет улучшаться, я буду рада, если нет, то я найду способ преподнести нужное в рамках той программы, которая существует. Ведь и  хорошую программу легко исказить. Все зависит от человека. Помните Лескова: нам не хорошие порядки, а хорошие люди нужны.

Отсюда и мое отношение к ЕГЭ. Я вижу все его недостатки, но если этот экзамен есть, то и в его жестких рамках при желании можно многому научить. Каким бы ни был ЕГЭ, я могу подготовить к нему любого ученика, точно так же, как раньше могла подготовить любого ученика к сочинению.

— Но говорят, например, что с грамотностью у детей становится все хуже…

— Да, с грамотностью действительно плохо. Думаю, это связано с обучением в начальной школе. Корни проблемы нужно искать там. Когда, во времена интерната, кто-то делал в сочинении пять или шесть ошибок — это казалось ужасным, это было очень стыдно!  А сейчас пять ошибок в сочинении — это ведь неплохо.

— Какие перемены вы могли бы еще отметить? Отличаются ли современные школьники от тех, какими были вы с одноклассниками?

— Мы были более счастливыми. Опыт лично пережитого зла у нас, в наше позднесоветское время, был существенно меньше. Я могу судить об этом даже по школьным сочинениям. Я вижу: детям сейчас труднее, они живут в гораздо более страшном  мире и сталкиваются со злом гораздо чаще, чем мы. Мы были защищены, особенно в нашей школе. А сейчас нет защиты от пороков и от активного зла, идущего извне. Они знают, что такое наркотики не понаслышке. Да и достаточно сказать, что мы в общежитии жили на разных этажах и изолированно — мальчики и девочки. А теперь вперемежку. Всем ведь понятно, что из этого следует. Если допустимо, что в столовую девочки спускаются с полотенцами на голове, а мальчики в шлепанцах приходят даже на уроки, то это не учебное заведение высокого уровня, а антиэстетика коммунальной квартиры. Большое благо сделает для гимназии тот, кто введет прежние строгие порядки в общежитии, без этого невозможен  прежний тон благородства и дух элитарности.

В целом же со злом мира дети справляются дети по-разному, но сейчас у них гораздо более трагическое сознание, чем было у нас в юности.

— Литература способна как-то повлиять на эту ситуацию, изменить что-то к лучшему?

— Исправить зло мира? Не знаю, не уверена. Но литература, особенно русская классика, может помочь каждому отдельному человеку стать более восприимчивым к высотам жизни, к красоте и истине. Она может сформировать в личности внутреннюю устойчивость ко злу…

— Может быть, книги помогут найти ответы на какие-то вопросы?

— Чтобы найти ответ, нужно поставить вопрос. Говорят, правильно поставленный вопрос — это уже половина ответа. Точнее же: вопрос ставится к уже созревшему ответу. Обнаружить тот же ответ, но сформулированный лучше, чем уже есть в твоем сознании, — да, эту возможность дают книги. По крайней мере, они помогают отличать высокое от низкого, например, Андрея Болконского от Анатоля Курагина, чувство от прихоти, понимать, что дурное — дурно, отвратительное — отвратительно. Или, напротив, понимать, что такое высокий уровень человечности, высокое качество личности. Но важно, чтобы это различие дети  видели и в окружающей их жизни. Думаю, как раз наша школа может дать детям такую возможность. Во многом и потому, что среди наших учителей всегда было немало действительно неординарных людей, очень разных, жизнь которых отнюдь не замкнута на школе, но связана с наукой, с иной активной деятельностью. Это принципиально отличает Академическую гимназию от других школ, и это один из плюсов работы здесь.

— Проходят ли сегодня в школе современную литературу, и успеваете ли вы сами следить за новинками?

— Современная литература представлена обычно небольшим списком: Шолохов, Булгаков, Солженицын. А на новейшую литературу школьная программа просто не рассчитана по времени. Я, конечно, стараюсь читать то, чем интересуются мои ученики, часто благодаря им открываю нечто новое. Но ничего действительно значительного не нахожу. Когда мы были молоды, у нас был писатель, о котором мы могли сказать, как когда-то в России говорили о Толстом или о Блоке: «Я счастлив, что живу с ним в одно время». Это был Солженицын. Сейчас сказать такие слова не о ком.

— Татьяна Александровна, какой вы видите вашу будущую деятельность как преподавателя, есть ли желание попробовать что-то новое?

— Не могу ответить определенно, моя жизнь наполнена разнообразными занятиями, и новое появляется постоянно, а преподавание — всего лишь часть жизни. Возможно, мне хотелось бы поработать и со студентами. Школьники, даже старшеклассники, — все же еще дети, это накладывает на преподавателя определенные ограничения.  Со студентами выше степень  востребованности накопленного, а главное — степень свободы. Но лучшая свобода все же за письменным столом. И в беседе с другим человеком. Благодарю вас за ваши вопросы.

Беседовала Татьяна Семме

Фото: Сергей Ушаков