Студенты програмы «Актерское  искусство» (мастерская В.Г.Баженовой и С.Е.Фридлянда)  представили в феврале два спектакля «Пролетая над гнездом… по-итальянски» и «Жизнь и смерть колхозницы Анны».

«Баба в дом, все вверх дном»

Сцена из спектакля «Пролетая над гнездом... по-итальянски». Пятеро красавиц

Гольдони нынче в моде. Вот уже и Андрей Жолдак объявил открытый кастинг для своего будущего спектакля «Слуга двух господ» по пьесе итальянского драматурга. Тем временем, пьесы Гольдони должны быть особо любимыми не столько режиссерами, сколько актерами — ведь где еще можно найти такое разнообразие характеров и положений, как не в комедии дель арте. И пусть Гольдони творил уже в период упадка комедии масок, его пьесы во многом еще подчинялись законам итальянского народного театра.

Не случайно его комедии так часто используются для студенческих постановок. Вот и на третьем курсе программы «Актерское искусство» факультета искусств СПбГУ появился спектакль по пьесе Карло Гольдони. 18 февраля на сцене молодежной театральной режиссерской лаборатории ОN.ТЕАТР студенты мастерской В.Г.Баженовой и С.Е.Фридлянда представили свою версию «Кьоджинских перепалок» под названием «Пролетая над гнездом… по-итальянски».

Смотреть этот спектакль — сплошное удовольствие. Бесконечная череда уморительно-смешных эпизодов, вереница забавных персонажей один смешнее другого — скучать здесь точно не придется. История разворачивается в небольшом рыбацком селении на берегу моря, где, как и положено итальянцам, очень любят кричать и драться, но больше всего, конечно, — танцевать. Любовные страсти закипают стремительно, но и успокаиваются быстро — достаточно одного слова, взгляда, поцелуя или, на худой конец, нескольких слезинок. Так что неудивительно, что всё закончится аж тремя свадьбами сразу. Но перед этим нам предстоит выслушать такое огромное количество быстро произносимых на итальянский манер слов, что, пожалуй, всем студентам можно было бы смело поставить зачет по сценической речи за один только этот спектакль.

Чего не скажешь о сценическом бое, в котором ребятам еще явно не хватает владения техникой, так что эпизоды с драками выигрывают скорее за счет актерского обаяния исполнителей, нежели за счет точного выполнения ударов и падений. Это было бы простительно в любом другом спектакле, но когда речь идет о перепалках в итальянской деревушке, без хорошей драки тут никак не обойтись.

Пятеро девушек сидят на берегу моря в ожидании своих мужей и возлюбленных, ушедших на промысел. В розовом блестящем платье, вся в перышках, длинноногая «канарейка» Лучетта (Кристина Рагиль); веселая, рассудительная, вместе с тем очень страстная, в широком в зеленую полоску платье, с неизменной рыбацкой сеткой на подоле, Донна Паскуа (Саша Христенко); в противовес ей вытянутая не вширь, а в длину, с длиннющими же ногтями, в длинной черной юбке и белом корсете Донна Либера (Даниэла Климчук); в пышном ярко-красном платье, никогда не упускающая возможности скушать лишний пирожок пампушечка Орсетта (Катя Михалева) и, наконец, самая младшая, со смешными кудряшками, в пышной желтой юбке Кекка (Женя Рябова) — вот эти пятеро красавиц, которые, договорившись ни в коем случае не сплетничать друг о друге, такого наговорят вернувшимся с моря мужчинам, что история едва не закончится не свадьбами, а тюремными заключениями. Что поделать, как говорит одна из героинь: «Все мы бабы таковы, не поболтаем — сдохнем!». Тем более, что есть и повод посплетничать: две из пятерых влюблены в несравненного покорителя женских сердец Тита-Нане (Султан Канаев), не расстающегося ни на мгновение со шляпой, плащом и кинжалом, а тут еще лодочник Тоффоло-Балда (Кирилл Тарасов) решил поухаживать за девушками, пока остальные мужчины не вернулись с моря… Как тут не разгореться страстям «по-итальянски»!

Сцена из спектакля «Пролетая над гнездом... по-итальянски»

Когда дело уже не обойдется без драки и дойдет до суда, на сцене появятся еще два героя, образ одного из которых по сравнению с пьесой преобразился до неузнаваемости, а второй и вовсе был придуман специально для спектакля. Любитель прекрасной половины человечества судья Исидоро (Стас Данилов) по замыслу спектакля на самом деле никакой не судья, а авантюрист и проходимец, скрывающийся от властей (а может, насоливший итальянской мафии?). В Кьоджи он оказался совершенно случайно и, к своему несчастью, попался под руку одинокой секретарше суда Донне Розе (Саша Николаева), которая тут же отобрала у него единственный чемодан и усадила в судейское кресло, нахлобучив ему на голову судейский парик и поручив рассудить поругавшихся и подравшихся жителей Кьоджи. И без того умопомрачительно смешные эпизоды допроса, разбавленные периодическим появлением Донны Розы с белым платочком, которым она тщательно вытирает пол со словами: «Я просила не пачкать здесь ничего. Болван!» — и обычно следующей за этим репликой «судьи»: «Стерва!» — и его очередными попытками отыскать запрятанный чемодан (стоит заметить, прекрасный актерский дуэт!), — эти сцены обостряются до крайности тем обстоятельством, что допрос очень честно пытается вести явный преступник. И от этого спектакль только выигрывает. Совсем скоро новоиспеченный судья, совершенно обезумев от запутанных показаний кьоджинцев, будет готов послать всех к черту и бежать куда глаза глядят уже и без своего чемодана. Но каждый раз ситуацию будет спасать эта странная женщина в больших темных очках, согнутая в три погибели, с торчащими в стороны острыми локтями, которая, кажется, способна разрешить любую ситуацию и выведать правду даже у самого молчаливого или завравшегося допрашиваемого. Так, она вручит Исидоро свисток — единственное, что способно остудить распалившихся подсудимых; вовремя принесет сметанки для пышечки Орсетты, так что та тут же и выдаст всё, о чем у нее спросят, правда, точно до последней ложечки — и ни слова больше; когда понадобится, устроит танцы, так что все и позабудут про уже почти разгоревшуюся очередную драку. А в конце спектакля совершенно неожиданно для всех преобразится в шикарную женщину — не упускать же такого роскошного мужчину, тем более что его чемодан уже при ней.

Сцена из спектакля «Пролетая над гнездом... по-итальянски». «Странная женщина»

Благодаря таким вот придумкам, которых в спектакле великое множество, забываешь, что пьеса написана почти три века назад. В спектакле нет ни намека на архаичность, зато эксцентрики — хоть отбавляй! Чего стоит только «кольцо», которое привозит своей будущей невесте пылкий и неукротимый Беппе (Ян Леонченко) — сообразно своей натуре, и кольцо он выбрал значительных размеров — не кольцо, а самый что ни на есть настоящий обруч — «обручальное» ведь! А как по-свойски обращается с молитвами к Святой Франческе Донна Либера: «Я жду, детка…!» — так что начинаешь подумывать, что и Св.Франческа уже давно стала заинтересованным лицом в кьождинских перепалках. Муж Донны Либеры, Падрон Фортунато (Андрей Лякишев), в пьесе постоянно перевирающий итальянские слова на кьоджинский манер, в спектакле не произносит ни слова, одни нечленораздельные звуки — но как он это делает! И, конечно же, Пиявка (Вова Кожара) — длинный, как жердь, смешной, нелепый и вечно попадающий под руку продавец тыквенных семечек, он будет так по-детски горько плакать, когда его по старинке обзовут Пиявкой после того, как в помощники его взял сам судья..! И все эти маленькие безумства будут разворачиваться на фоне таких простых в своей белизне простыней и соломенных корзин для белья.

А отношения между героями действительно очень похожи на детские разборки по принципу «раз ты взяла у него конфету (в данном случае, тыквенные семечки), значит, не буду с тобой дружить!..» Не случайно по ходу спектакля возникают такие «детские» предметы, как обруч, мячики, игрушечная собачка, сундучок для куклы и т.д. Быть может, за этим кроется целая концепция — что эти темпераментные, взрывные, любвеобильные итальянцы суть совершенные дети? Очень похоже на то.

Сцена из спектакля «Жизнь и смерть колхозницы Анны»

Душа грустит о небесах

20 февраля на сцене Санкт-Петербургского драматического театра «Остров» студенты программы «Актерское искусство» представили жанрово необычный спектакль «Жизнь и смерть колхозницы Анны» по повести Радия Погодина «Одинокая на ветру» — житие «несвятой» женщины, отказавшейся от веры в Бога, и закончившей свой нелегкий, полный страданий жизненный путь у Престола Божьего.

Холщовые ткани, жестяные ведра, белые ткани одежд, красные платки — таково фактурное наполнение спектакля, тяжелой свинцовой пылью оседающего в душе. Но за кажущейся простотой — нестерпимо-тяжелая, «контуженная» судьба одинокой, простой, обыкновенной женщины.

Радость не успевает обустроиться в ее сердце, несчастье за несчастьем обрушивается на эти хрупкие плечи грохотом рассыпавшихся по полу ведер — взорвавшейся бомбы, погубившей на войне сына Пашку и вслед за этим словно и всю ее дальнейшую жизнь. В этой жизни перемешаются рождение и смерть, счастье и страдание. Снова будут рождаться дети, снова будут погибать близкие. А она все будет приходить на могилку к первому сыну, словно пытаясь укрыться от беспощадной своей судьбы, и будет возвращаться обратно, чтобы «начать, в который раз, новую жизнь».

«В этой жизни перемешаются рождение и смерть, счастье и страдание...»

Наконец, Анна все же оставит свою мирскую жизнь, окажется случайно в церкви и останется там — сторожихой. Станет говорить: «А, нету его, твоего Бога. Помер он. Пулей его убили». Заставит церковь цветами, посоветует попу завесить ее вместо икон картинами, которые у него так хорошо выходят… Кажется, станет немного счастливее, спокойнее. И умрет — тихо, незаметно, «с улыбкой виноватого сердца» на лице. По тем же жестяным ведрам «перейдет» в другой мир, где ей предстоит пережить еще сорок дней мытарств по земле, прежде чем душа вознесется в рай. Эти ведра в самом конце спектакля будут беззвучными колоколами безмолвно «звонить» по ушедшей и обретшей покой душе Анны.

Удивительно, как актрисе (Александра Николаева) удается держать в своей игре сразу два плана: «мирского» и «надмирского» существования. Не возникает сомнений в подлинности ее страданий, но вместе с тем с первых же минут во взгляде ее, в движениях проявляется внутренняя отрешенность души, ее «небесность». Плавным движением руки она осеняет себя нимбом, обернувшись полубоком к зрителю, слегка наклоняет голову и внимательно смотрит на каждого из нас. Словно с той самой иконы, которую напишет с нее поп-художник, пририсовав Христу-младенцу маковый бублик в руке. Все в ней словно на грани: хрупкая и вместе с тем наполненная внутренней силой фигура, необыкновенно

Сцена из спектакля «Жизнь и смерть колхозницы Анны»

пластичные руки и вместе с тем характерная угловатость движений. И характер ее героини тоже сложен, неоднозначен, противоречив: наивность, «неотесанность» ее души сочетается с цельностью, непоколебимостью натуры, прямолинейность — с чуткостью и отзывчивостью. Святость ее не в следовании заповедям, а в чистоте помыслов, не в самобичевании и самоограничении, а в поиске простой, естественной, доброй красоты.

Образ Анны в этом спектакле неминуемо пересекается и с образом России-матери. «Как неживая, говорит. А она давно была неживая, Анна. И мы неживые. Вся Россия давно неживая. Когда Бога у народа нет, и народа нет. Не живые мы, доцент, и не мертвые». Образ матери, несущей на руках убитого пулей ребенка навстречу немецким мотоциклам, образы красных и белых коров перед наступающей войной, одинаково-грубых старух-богомолок, «привыкших жить трудно и некрасиво» и страшащихся свободы — все это и о России, о каждом из нас.

Марина Хомутова