Лёва Гумилев в г. Бежецке Тверской области, 14 лет.

Имя Льва Николаевича Гумилева — историка, географа, этнографа, этнолога, создателя «пассионарной» теории этногенеза тесно связано с Ленинградским и Санкт-Петербургским университетом. В общей сложности под сводами университета прошло около 35 лет жизни. Это был самый плодотворный период творчества Л.Н.Гумилева. С Петербургским университетом были связаны и судьбы его родителей — Николая Гумилева, учившегося вначале на юридическом, а затем на историко-филологическом факультетах, и Анны Ахматовой, выступавшей не раз перед слушательницами Высших женских (Бестужевских) курсов.

Детство и отрочество Левы прошло в провинциальном Бежецке, в доме бабушки и дедушки. Впоследствии Гумилев вспоминал об этом так: «Место моего детства, которое я довольно хорошо помню, ибо с 6 и до 20 лет жил там и постоянно его посещал, — оно не относится к числу красивых мест России. Это ополье, всхолмленная местность, глубокие овраги, в которых текут очень мелкие речки. Молога, которая была в свое время путем из варяг в хазары, сейчас около Бежецка совершенно затянулась илом, обмелела. Прекрасная речка Остречина, в которой мы все купались, — очень маленькая речка — была красива, покрыта кувшинками, белыми лилиями… Уже нет той березовой аллеи, по которой мы всегда гуляли с Александром Ивановичем Переслегиным, моим учителем, который объяснял мне философию…».

К матери в Ленинград (в Фонтанный дом) он приехал в 1929 году и, окончив в 1930 году Единую трудовую школу № 67, попытался поступить в Педагогический институт, но не был принят из-за отсутствия «трудового» стажа, то есть попросту говоря, из-за неподходящего происхождения. Четыре года он зарабатывал себе «рабочую биографию», трудясь рабочим, коллектором в разных экспедициях в Прибайкалье и Таджикистане. Прибайкальская экспедиция оказалась не только первой, но и самой восточной в его жизни. Дальше — в Забайкалье и Монголию — ему не удастся проникнуть, так уж сложится его жизнь. Зато опыт, приобретенный на берегах Байкала и склонах Хамар-Дабана, поможет ему и позднее, в Таджикистане, в Крыму, на Дону, Ангаре, Тереке — повсюду, где Гумилев будет трудиться с геологами или археологами.

Дом в Бежецке, где Лев Гумилев жил у бабушки

Вторая экспедиция Льва Гумилева, самая длительная (11 месяцев) и самая южная — Таджикская. Таджикскую экспедицию Гумилев упоминал часто, хотя и рассказывал о ней немного. Он провел в Таджикистане почти весь 1932 год. «Автору открылись <…> ущелья по Вахшу и таджикские кишлаки, где люди говорили на языке Фирдоуси». У советской власти были на долину Вахша большие планы. В 1931 году начался Вахшстрой — расчистка старых и строительство новых каналов, которые должны были обеспечить водой громадные поля хлопчатника. Для борьбы с малярией открывали специальные малярийные станции, на одной из них и работал молодой Лев Гумилев. Руководил экспедицией Н.П.Горбунов, личный секретарь Ленина, бывший управляющий делами Совнаркома и ректор Бауманского училища. В экспедиции участвовало семьсот человек (в том числе 97 научных работников). Экспедиция делилась на семьдесят два отряда (геологические, геохимические, метеорологические, гидроэнергетические, ботанические, зоологические, паразитологические, сейсмологические, этнографические). Для работы экспедиции по всей территории Таджикистана потребовалось организовать множество опорных баз, заготовить продовольствие для сотрудников, фураж для лошадей. В ее распоряжении были радиостанции, самолеты, автомобили.

В 1933 г. Л.Н.Гумилеву впервые представилась возможность участвовать в археологической экспедиции под руководством Г.А.Бонч-Осмоловского, которая вела раскопки палеолитических стоянок в пещерах горного Крыма.

Лев Гумилёв, студент ЛГУ (начало 1930-х гг.)

Наконец, в июне 1934 года сбылась мечта Гумилева. Его допустили к вступительным экзаменам на только что восстановленный исторический факультет Ленинградского университета. Само по себе это было большой удачей. Все вступительные экзамены были им успешно сданы. «…Самое трудное для меня было достать справку о моем социальном происхождении, — вспоминал Лев Гумилев. — Отец родился в Кронштадте, а Кронштадт был город закрытый, но я нашелся: пошел в библиотеку и сделал выписку из Большой советской энциклопедии, подал ее как справку и, поскольку это ссылка на печатное издание, она была принята, и меня приняли на исторический факультет».

С первых же лет советской власти историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета начали реформировать. Сначала превратили в историческое отделение громадного факультета общественных наук, потом разделили. В 1925 году историки оказались в составе ямфака (факультета языкознания и истории материальной культуры), но в 1929 году ликвидировали и ямфак, а на его руинах построили Ленинградский историко-лингвистический институт (ЛИЛИ), ставший уже через год Ленинградским институтом истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ).

Реформы постепенно добивали старое университетское образование. Место неблагонадежных профессоров старой школы занимала красная профессура. В 1930 году отменили лекции, а не сумевших перестроиться профессоров стали увольнять «за превращение занятий в лекции». Наконец, 16 мая 1934 года постановлением Совнаркома и ЦК ВКП(б) были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах. Историческое отделение ЛИФЛИ продолжало существовать параллельно с университетским истфаком до 1937 года. Истфак по уровню преподавания приближался к старому, дореволюционному. «Тогда на историческом факультете университета еще требовалось знание всеобщей истории», — с ностальгией будет вспоминать Гумилев полвека спустя. Специализация начиналась не с первого курса — вначале закладывались фундаментальные знания по общим дисциплинам.

Свой первый экзамен в зимнюю сессию 1935 года Гумилев сдавал будущему директору Института этнографии Исааку Натановичу Винникову. Винников читал историю доклассового общества и справедливо считался одним из самых блестящих преподавателей на факультете. Находились студенты, которые слушали его курс дважды — Винников никогда не повторялся.

Историю Древнего Востока читал Василий Васильевич Струве — высокий, крупный, чрезмерно полный человек с рыжими усиками, из-за большой, рано поседевшей головы казавшийся несколько старше своих лет: в 1934-м ему было только сорок пять. Струве до революции получил основательное образование, стажировался в Берлине. Воспитанный в дворянской семье, он попытался приспособиться к новым условиям, и не без успеха. В начале тридцатых Струве сделал блестящую карьеру. В 1935 году Струве станет академиком, в 1937-м возглавит академический Институт этнографии, а с 1941-го — Институт востоковедения. По свидетельствам слушателей, читал он скучно, запинаясь, усыпая речь бесчисленными словами-паразитами: «к сожалению», «знаете ли», «вот видите». Зато был человеком добрым, внимательным к студентам и, несмотря на карьеризм, не подлым. Когда арестуют профессора Ковалева, заведующего кафедрой истории Древнего мира, и всех преподавателей заставят «отмежеваться» от «вредителя» и «врага народа», Струве публично откажется это сделать. Позднее он будет хлопотать и за Л.Н.Гумилева.

Владимир Васильевич Мавродин

Античную историю читал Сергей Иванович Ковалев. Он считался очень хорошим лектором, а по части политической надежности до своего ареста превосходил даже Струве. Ковалев не только заведовал кафедрой в университете, но и со времен Гражданской войны преподавал в Военно-политической академии. Лекции Ковалева студенты любили. Некрасивый, длинноносый профессор, с лицом в каких-то красных пятнах, умел заинтересовать студентов. История — наука частного и конкретного, ее прелесть в деталях, в живых подробностях минувших эпох, и он рассказывал больше не о формациях, но о красноречии Цицерона, великодушии Цезаря, предусмотрительности Августа.

Экзамен по истории Древней Греции Лев Гумилев сдавал Соломону Яковлевичу Лурье, который возглавил кафедру после ареста Сергея Ивановича. Сын могилевского врача, только в восемнадцать лет перебравшийся в Петербург, Лурье стал учеником известного антиковеда, филолога-классика, специалиста по греческой словесности Сергея Александровича Жебелёва. Лурье вел семинары, занимался греческой эпиграфикой, историей науки, издавал и комментировал Ксенофонта и Плутарха и не без оснований считался замечательным специалистом по древнегреческим источникам.

Курс истории Средних веков читал Осип Львович Вайнштейн, он же заведовал кафедрой. В университете на кафедре медиевистики

Николай Васильевич Кюнер

еще продолжала преподавать Ольга Антоновна Добиаш-Рождественская, первая женщина — магистр и доктор истории, до революции профессор Высших женских (Бестужевских) курсов. Она занималась латинской средневековой палеографией, историей религиозных учений (например, разбирала рукопись Иоахима Флорского). Работал на кафедре и учитель Добиаш-Рождественской, Иван Михайлович Гревс. Оба они не считались людьми вполне советскими. Гревс хорошо читал лекции, еще лучше вел семинары, но он не был марксистом, а последние тридцать лет жизни занимался в основном средневековой культурой, то есть культурой религиозной, христианской.

Курс истории СССР с древнейших времен до XVIII века читали Борис Дмитриевич Греков и Владимир Васильевич Мавродин. Греков — фигура в истории отечественной науки важнейшая. Сталин, любивший единоначалие в науке, сделал Грекова историком Древней Руси № 1. В 1934-м Греков стал членом-корреспондентом Академии наук, а в 1935-м уже академиком, в 1936-м — директором академического Института истории. С каждым годом у него становилось все меньше противников и все больше соратников, среди последних был и В.В.Мавродин — специалист по истории древнерусской государственности и этнической истории русского народа, будущий многолетний декан исторического факультета. Мавродин сыграет в судьбе Гумилева замечательную роль, но это будет много лет спустя, а тогда, в середине тридцатых, он просто запомнил Гумилева как способного, талантливого студента.

Михаил Илларионович Артамонов

В середине — второй половине тридцатых годов на кафедре истории СССР работал Михаил Дмитриевич Приселков, недавно вернувшийся из лагеря. Приселков читал факультативный курс истории русского летописания. К сожалению, Льва Гумилева этот курс, видимо, не заинтересовал, иначе он мог бы многому научиться у лучшего тогда специалиста по древнерусским летописям. Гумилева больше занимали Центральная и Восточная Азия, а потому он избрал другие спецкурсы и других учителей.

Факультативный курс истории Китая читал Николай Васильевич Кюнер, востоковед дореволюционной школы. Кюнер с золотой медалью окончил факультет восточных языков, несколько лет стажировался в Японии, Китае, Корее, знал шестнадцать языков, включая тибетский, корейский, монгольский, китайский, японский, санскрит. Кюнер отличался от большинства востоковедов широтой научных интересов. Помимо Тибета и Китая, он изучал историю Японии, Кореи, Маньчжурии, Синьцзяна, Монголии, Тувы; был знатоком китайской классической литературы, составлял словари географических названий Китая, Японии, Кореи и библиографические указатели по истории Тибета, Кореи, Монголии, Якутии. Он стал профессором ЛГУ в 1925 году. С 1932 года основным местом работы Кюнера был Институт этнографии Академии наук, но он продолжал читать в ЛГУ несколько курсов, в основном факультативных. Кюнер был хорошим лектором, вел семинары, к тому же он охотно помогал студентам, заинтересовавшимся каким-либо из его многочисленных курсов, раздавал им свои переводы. Более всего в Кюнере Гумилева должен был привлечь интерес к географии и этнографии Центральной и Восточной Азии. Большая часть его курсов была так или иначе связана именно с этими науками. Гумилев называл Кюнера своим наставником и учителем. Когда Кюнера не станет, Ахматова напишет Гумилеву в лагерь: «Он так любил тебя, что плакал, когда узнал о постигшем тебя».

Стипендиальная карточка студента Гумилева

Своим наставником Гумилев называл и Александра Юрьевича Якубовского, исследователя Средней Азии, Персии и арабских стран. Якубовский получил два высших образования — на историко-филологическом и восточном факультетах. Его самым известным курсом была «История Халифата», одной из лучших научных работ — статья «Арабские и персидские источники об уйгурском турфанском княжестве в IX–X веках». Много лет спустя Гумилев будет охотно использовать историю арабов и Халифата для доказательства своей пассионарной теории этногенеза. О пророке Мухаммеде и борьбе религиозных партий Гумилев будет рассказывать уже в собственном курсе лекций, а Турфан и уйгуры станут одним из самых любимых сюжетов его степной трилогии. В 1937 году Якубовский в соавторстве с Грековым выпустит монографию о Золотой Орде, за которую несколько лет спустя получит Сталинскую премию. Книгу эту Гумилев, конечно, читал, хотя вряд ли одобрил, он смотрел на историю Орды совсем иначе.

Лучшим лектором исторического факультета и самой яркой личностью среди тогдашних историков был Евгений Викторович Тарле, как раз вернувшийся из ссылки и вскоре (в 1937 году) восстановленный в звании академика. На лекции Тарле по европейской истории XIX века приходили студенты с других факультетов и даже из других вузов. Лекции многие не записывали, словам Тарле просто внимали, отложив в сторону конспекты и карандаши. В январе 1937-го Гумилев сдавал Евгению Викторовичу экзамен по Новой истории и получил оценку «отлично».

Василий Васильевич Струве

Но «главным Учителем» для Льва Гумилева стал археолог Михаил Илларионович Артамонов. В его экспедициях: Манычской и Саркельской студент Гумилев участвовал в 1935-36 годах. Отсюда и интерес к хазарской теме, раскрытой Л.Н.Гумилевым в ряде статей и монографии «Открытие Хазарии».

С первого же курса студентов разделили на пять академических групп, три мужских и две женских. Условия для занятий были неважными. Читальные залы размещались в обычных аудиториях, сосредоточиться мешал доносившийся из коридора шум. Некоторые лекции читали в Актовом зале, где приходилось устанавливать столы и стулья, на это уходило все начало занятия. В 1934–1936 годах учебников практически не было, к экзамену готовились по лекциям, которые еще несколько лет назад считались устаревшими. Конспекты передавали из рук в руки и зачитывали до дыр. Издавались импровизированные учебные пособия. При некоторых кафедрах истфака появились и студенческие научные кружки, объединенные в феврале 1937-го в Студенческое научное общество историков, которое даже издавало свой журнал, где печатались доклады и статьи студентов, в том числе — однокурсников Льва Гумилева.

На первый взгляд Лев был счастливее своих сокурсников. Он несколько лет готовился к карьере историка, еще в Бежецке перечитал гимназические учебники, в его распоряжении была библиотека Пунина в Фонтанном доме. «Оказалось, что у меня подготовка на уровне лучших студентов исторического факультета», — вспоминал Гумилев позднее. Греков, Лурье и Тарле ставили

Евгений Викторович Тарле

ему «отлично», Струве — «очень хорошо», Винников просто — «хорошо». В те времена оценки не завышали; чтобы получить хотя бы «удовлетворительно» студент истфака должен был много дней корпеть над книгами в библиотеке. Гумилев, помимо университетской, уже со студенческих лет стал прилежным читателем Библиотеки Академии наук.

Историю со второй половины XIX века Гумилев знал намного хуже. В его зачетке есть несколько троек: по Новой истории 1830–1870 гг., по Истории СССР 1800–1914 гг., по Новой истории колониальных и зависимых стран. Возможно, политизированная и уже насквозь марксистская история XIX–XX веков вызывала у него отторжение.

Вскоре после второго ареста (октябрь 1935-го) Льва Гумилева отчислили из университета. Восстановился он только год спустя, 19 октября 1936-го. Зимнюю сессию 1936-го Гумилев пропустил, а вот в мае — июне 1936-го сдал сразу шесть экзаменов. С этого времени начинается самый счастливый и самый спокойный период его университетской жизни, который будет продолжаться до нового ареста в марте 1938-го. Между тем в зачетной книжке Гумилева есть записи только о трех экзаменах, сданных в зимнюю и летнюю сессии 1937-го, и ни одной записи о зимней сессии 1938-го, хотя в январе положение Гумилева еще казалось прочным. Льву даже предложили напечататься в журнале студенческого научного общества, что его чрезвычайно удивило. Можно предположить, что экзамены за второй курс он сдавал на третьем курсе, то есть зимой и летом 1937-го.

В отличие от настоящих аристократов, у Льва не было французских гувернанток и немецких бонн. На истфаке он сдавал экзамены по французскому и латыни. По латыни Гумилев дважды получил «отлично», хотя позднее, уже в пятидесятые годы, жаловался Савицкому, что лишь «чуть-чуть» знает латынь. По французскому он успел получить «очень хорошо» и «удовлетворительно». Немецкий и английский Гумилев учил самостоятельно, они давались труднее, а восточным языкам тогда учили не на историческом, а на филологическом факультете и на лингвистическом отделении ЛИФЛИ. Традиции востоковедения в Ленинграде не прерывались, там можно было найти преподавателей персидского, монгольского, арабского и даже хауса и суахили. Но времени посещать занятия на другом факультете у Льва не хватало. Гумилев же доучился лишь до четвертого курса, причем и за время учебы его успели и арестовать, и отчислить, и восстановить, и вновь арестовать.

Теоретически, он мог бы заниматься и монгольским языком. В октябре 1936-го в Библиотеке Академии наук Гумилев познакомился с молоденькой монгольской аспиранткой Очирын Намсрайжав. Девушка читала в библиотеке книгу «Черная вера или шаманство у монголов и другие статьи Доржи Банзарова». Гумилев представился и сказал, что очень интересуется историей Монголии. Он приходил в библиотеку каждый день, и после занятий молодые люди гуляли по Университетской набережной, разговаривали о Пушкине, однажды зашли в Кунсткамеру. Очирын Намсрайжав написала в своих воспоминаниях, что Гумилев признался ей в любви и обещал посвятить поэму, но не успел закончить ее до очередного ареста, который, собственно, и прервал их роман. Гумилев успел прислать девушке только посвящение к поэме, которое тоже (если не считать нескольких строчек) не сохранилось.

Об отношениях Льва с однокурсниками известно мало. Среди своих друзей по истфаку Гумилев называет Василия Егорова и Михаила Резина, но об этой дружбе сведений практически не сохранилось. Одно время вместе с Гумилевым училась Маргарита Панфилова, которая в конце сороковых устроит встречу Гумилева с ректором ЛГУ. Другой сокурснице, Татьяне Станюкович, внучке известного писателя, Гумилев записал в альбом небольшую поэму «Диспут о счастье» (набросок к будущей стихотворной трагедии «Смерть князя Джамуги»), или же она сама переписала у него эту поэму (оригинал не сохранился).

К весеннему семестру 1935 года Гумилев сближается с Игорем Поляковым и Аркадием Бориным. Лев был человеком общительным и открытым, но именно эти студенты (сначала Борин, а затем и Поляков) в 1935 году дадут первые показания на Гумилева и Пунина.

Поступив на первый курс истфака, Гумилев испытал что-то вроде эйфории. Он с удовольствием учился, даже принимал участие в университетском субботнике, но уже полгода спустя все изменилось. Гумилев вспоминал, что столкнулся с неприязнью окружающих именно в университете: в характеристике Гумилева, составленной в специальной части ЛГУ 1 июля 1938 года ( через несколько месяцев после третьего ареста) отмечено, что студенты неоднократно требовали его отчисления. Сам Гумилев утверждал, что не давал повода к всеобщей неприязни, но, зная его характер, в это трудно поверить. Вряд ли Лев, не стеснявшийся вступать в самые ожесточенные споры даже с трамвайными пассажирами, в университете вел себя тихо. «Чистки» студенческих групп от «социально чуждых элементов» практиковались еще с двадцатых годов. Занимались ими студенческие комсомольские ячейки, которые контролировали и беспартийную часть академических групп. Студенты тогда регулярно отчисляли из университета своих «политически неблагонадежных товарищей». Университетская атмосфера, по крайней мере на гуманитарных факультетах, для Льва была самой неблагоприятной. Многие студенты, видимо, просто недолюбливали Льва Гумилева, а его «политическая неблагонадежность» оказалась отличным поводом от него избавиться.

Тюрьма «Кресты»

«Поступив на истфак, я с охотой занимался, потому что меня очень увлекли те предметы, которые там преподавались, —

вспоминал Лев Николаевич. — И вдруг случилось общенародное несчастье, которое ударило и по мне, — гибель С.М.Кирова. После этого в Ленинграде началась какая-то фантасмагория подозрительности, доносов, клеветы и даже (не боюсь этого слова) провокаций… Собственно говоря, я начал испытывать гонения на себя с момента поступления в университет. До этого меня просто не замечали, и я жил как бы на общих основаниях, за тем исключением, что не мог поступить на работу по своей любимой специальности: меня туда просто не брали.»

Учеба Льва Гумилева дважды прерывалась арестами: в 1935 и в 1938 годах. Первый арест был кратковременным благодаря письму, которое А.А.Ахматова написала Сталину. Но после освобождения через 12 дней оказалось, что его отчислили из университета, и лишь благодаря заступничеству тогдашнего ректора, М.С.Лазуркина ему было разрешено сдать экзамены за второй курс, и учение в университете продолжилось.

В марте 1938 года студент 4-го Лев Гумилев был опять арестован и на этот раз — надолго. Пребывание в Крестах, с пытками и избиениями, приговор — 10 лет исправительно-трудовых лагерей: сначала — Беломорканал, затем — пересмотр дела и новый срок — 5 лет в Норильске на шахте.

Военный билет Льва Николаевича Гумилева

Вот свидетельство Льва Николаевича об этом времени: «Заполярная зима угнетает не только морозом и пургой, но и вечной ночью. Отсутствие солнечного света постепенно лишает людей сил. Они становятся вялыми, безразличными… В марте от блеска солнца, освежающего снежный наст, люди слепнут, если не надевают черные очки. В апреле наступают белые ночи, как над Невой, но здесь сквозь них идут пурги не меньшей силы, чем зимой. И только в середине мая наступает странная весна. Огромные сугробы не тают, а испаряются на глазах… И к концу мая наступает весна в нашем смысле… Жара бывает такая, как на Украине. Но в сентябре тундра желтеет и становится еще прекраснее. Это золотой ковер, в который инкрустированы сапфиры озер. Жаль только, что эта пора недолга…

…Самое тяжелое в тюремной жизни не голод и не холод, а тоска, возникающая от унылого однообразия и отсутствия положительных эмоций. Оказывается, потребность в созерцании прекрасного и радость, даруемая красотой, — это своего рода витамин, без которого скудеет психическая структура и слабеет сопротивляемость организма болезням и утомлению».

После окончания срока в марте 1943 года Гумилев работал в экспедиции от Норильского комбината.

Удостоверение к медали «За взятие Берлина»

Шла война, и он добился разрешения пойти на фронт добровольцем в 1944 году. В составе зенитных войск участвовал в боях на территории Польши и Германии. Получил несколько военных наград и благодарственных грамот.

Впоследствии, вспоминая эти годы, Гумилев писал: «Вступив в добровольческую армию, я дошел до Берлина, был демобилизован по возрасту и вернулся на дорогие для меня берега Фонтанки, чтобы заниматься любимой наукой… Если для тебя что-либо интересно, то обстоятельства и обстановка не помеха. Думать ведь можно везде.

Я воевал в тех местах, где выживали только русские и татары. Войны выигрывают те народы, которые могут спать на голой земле. Русские и татары — могут, немцы — нет… Немцы воюют по часам, и только когда кофе попьют, а мы — всегда…

Боже, какой это был 45-й год, когда мы все вернулись с войны и все хотели жить и любить друг друга! Меня встретили, как родного (я же был в шинели с погонами). Разрешили сдавать экзамены экстерном за два курса, вместе с аспирантскими. Но потом мне отозвалась моя отзывчивость…»

Справка о восстановлении Льва Гумилева на историческом фаультете ЛГУ

Лишь в ноябре 1946 года Лев Николаевич вернулся в Ленинград, пришел в университет и, получив разрешение сдать экзамены за 4-й и 5-й курсы и госэкзамены, В течение одного года были сданы все экзамены и подготовлена диссертация. В марте Гумилев получил диплом об окончании университета, а в апреле поступил в аспирантуру Института востоковедения. Но в декабре 1947 года его отчисляют из аспирантуры, снова начинается новая волна преследований — уже «за маму». Его не берут на работу; только спустя два месяца ему удается устроиться библиотекарем в психиатрическую больницу.

В трудной ситуации Л.Н.Гуми­лев обращается к ректору университета А.А.Вознесенскому. Ответ ректора был прямым: «На работу в университет взять Вас мне не позволят, но я обещаю, что мы проведем защиту Вашей диссертации». 28 октября 1948 года Л.Н.Гумилев успешно защищает на Совете исторического факультета свою кандидатскую диссертацию. Его статус в обществе несколько меняется, и в феврале 1949 года Л.Н.Гумилева принимают на должность старшего научного сотрудника в Музей этнографии.

Однако репрессии ужесточаются. 6 ноября 1949 года Льва Николаевича арестовывают. По трагическому стечению обстоятельств он оказывается в одном лагере с младшим сыном ректора университета. Сам А.А.Вознесенский был расстрелян.

Фотография из личного дела

Л.Н.Гумилева полностью реабилитируют только в 1956 году, но и эти семь лет несвободы физической он превратил в годы свободы духа: «Это тогда, когда я продумал содержание докторской диссертации». Даже лагерную жизнь он использовал как долгосрочную этнографическую экспедицию. Занятие любимой наукой помогало выжить в трудных лагерных условиях. Постоянные посылки от матери с продуктами и книгами поддерживали. На оберточной бумаге разного цвета и формата Гумилеву удалось создать черновые рукописи двух будущих монографий о хунну и древних тюрках.

Вернувшись в Ленинград, Лев Николаевич поступает на работу в Эрмитаж. Он пишет и 16 ноября 1961 года защищает докторскую диссертацию, посвященную древним тюркам. В эти же годы Гумилев участвует в археологических экспедициях на Ангаре под руководством А.П.Окладникова, а затем сам возглавляет Астраханскую экспедицию Государственного Эрмитажа, исследовавшую ос­тат­ки хазарских городов Итиль и Семендер.

В 1962 году по приглашению ректора А.Д.Александрова он возвращается в родной университет — в качестве старшего научного сотрудника Института географии ЛГУ. Университет обеспечил Льву Николаевичу главное — возможность относительно спокойно работать над своей теорией, ощущая поддержку и уважение со стороны большинства коллег. Когда в конце 60-х годов группа географов выступила с заявлением о том, что этнографу Гумилеву не место в Географическом институте, Ученый совет практически единогласно переизбрал Льва Николаевича на новый срок работы.

Его очень любили на геофаке все, от лаборанта до профессора, потому что он был со всеми ровен и доброжелателен, для него существовали только хорошие и плохие люди, а звания и титулы были ни при чем. И сам он называл географический факультет своей «экологической нишей», где, работая вовсю, отдыхал от внешних неприятностей. В мае 1974 года на ученом совете географического факультета Л.Н.Гумилев защитил вторую докторскую диссертацию на степень доктора географических наук. Из 21 члена совета 19 проголосовали «за», но ВАК отказал в присуждении искомой степени. А ведь именно в этом труде были сформулированы ученым основы «пассионарной» общей теории этногенеза. В связи с этим из плана издательства ЛГУ была изъята книга «Этногенез и биосфера Земли». Только через 4 года удалось добиться депонирования рукописи в ВИНИТИ и она стала доступной для читателей и исследователей.

Книга всегда была верным спутником Льва Николаевича

Уже в 1984 году в своем отзыве на гумилевский «Этногенез» академик Д.С.Лихачев писал: «Перед нами чрезвычайно смелая и едва ли не первая попытка связать историю Востока и Запада в единый исторический процесс. Эта попытка чрезвычайно важна особенно сейчас, когда события мира несомненно между собой связаны и история отдельных стран и, как теперь принято выражаться, «регионов» не может уже рассматриваться обособленно… Работа Л.Н.Гумилева кладет начало новому рассмотрению географических территорий, как основы для выделения отдельных исторических процессов. Она смывает старые границы, указывая, что в истории нет границ между народами…

Методика автора оригинальна: она географична, автор смотрит вширь, благодаря чему он обнаруживает закономерности этногенеза, видные только на далеких друг от друга сопоставлениях, на широком пространстве истории. Единицей измерения здесь является не текст источника (хотя Л.Н.Гумилев умеет разбираться в текстах весьма обстоятельно, что доказал в своих ранних работах), а события и их взаимосвязи… Исследование является историко-географическим и по сюжету, и по методике. Автору (Л.Н.Гумилеву) должны быть представлены все необходимые условия для продолжения его работы».

Официальное непризнание исторических идей Л.Н.Гумилева дополнительно стимулировало автора на все более убедительное и талантливое их изложение. Спецкурсы, регулярно читавшиеся им на географическом факультете, давали ему возможность в живом общении с молодой и квалифицированной аудиторией, в дискуссиях со слушателями «ортодоксальной закваски» находить новые аргументы в пользу своей концепции. Перед ним была главная цель — развить и описать свое понимание истории человечества. Огромную аудиторию собирали и его публичные лекции в обществе «Знание».

Дмитрий Сергеевич Лихачев и Лев Николаевич Гумилёв

Очень высоко оценили труды Л.Н.Гумилева ученые с мировыми именами. Г.В.Вернадский, познакомившись с его работой о гуннах, отмечал: «Книга Гумилева написана талантливо. Гумилев чувствует и природу, и людей. Очень удачны его описания пустыни, подкрепленные красочными цитатами из сочинений Пржевальского и других русских путешественников. Не забывает Гумилев и значения северных лесов — «таежного моря». Насыщенная фактами различного порядка — военно-политического, социального, культурного и экономического — книга Гумилева по необходимости составлена в сжатом стиле. Тем не менее, его краткие характеристики многих из описываемых им исторических деятелей, а также и социальных сдвигов и человеческих отношений, ярки и вдумчивы. Данные письменных источников, где это возможно, подкрепляются свидетельством археологических раскопок».

Даже весьма строгий в своих суждениях о Л.Н.Гумилеве академик Б.А.Рыбаков не мог не отметить его положительные стороны: «Гумилев — очень талантливый человек, в спорах он побеждает всех совершенно легко, но не всегда в дозволенных приемах. У Гумилева есть несколько очень хороших научных исследований — это книги, которые останутся на­долго в научных библиотеках, которыми и студенты пользуются и должны пользоваться… Работы Гумилева будят мысль, но эта разбуженная мысль должна продолжить работу над тем, над чем задумался Гумилев; воспринимать ее на веру и выучивать наизусть Гумилева — не нужно, это вредно, а прочитать и задать самому себе несколько вопросов, расследовать эти вопросы пристально, проверить, присмотреться — это нужно. Есть книги, которые вы прочтете, и вам не захочется ничего — ни проверять, ни читать ничего, ни искать ничего: вы всему поверите и забудете, оставите ее на полке. Гумилев пишет не такие книги — вы не забудете, что у вас на полке лежит Гумилев… Прочитав Гумилева, вы начнете думать над тем, над чем вы раньше не думали, и это относится не только к людям, не специализирующимся в этом. Историки любой специальности, прочитав Гумилева, начинают думать, кто — возмущаясь, кто — аплодируя, но думают. И вот то, что он будит мысль — это большая заслуга Гумилева».

Друг и коллега Л.Н.Гумилева, профессор географического факультета С.Б.Лавров вспоминал: «Статьи его — первые кирпичики будущего здания теории этногенеза — шли туго, особенно в романовском Ленинграде. Да и мешала не только официальщина в политике, мешали и коллеги. Псевдонаучная официальщина в этнографии, так и не создавшая концепции национальной политики в СССР, естественно, отторгала труды Гумилева. И «пробить» их было довольно трудно. Печатали мы отдельные статьи в «малом академическом» журнале «Известия Всесоюзного Географического общества», печатали вопреки запретам, печатали потому, что шефом редакции был замечательный советский полярник — академик А.Ф.Трешников — человек не из пугливых.

А Лев Николаевич продолжал свою работу, писал преимущественно в ящик письменного стола. А параллельно читал лекции студентам, выступал с открытыми лекциями в Географическом обществе СССР. Собирали они всегда такую аудиторию, что у нас были заботы с помещением (зал вмещал всего 200 человек). Вокруг Гумилева формировалась целая команда молодых ученых. Помню, какую радость доставили ему первые кандидатские диссертации. Это как-то скрашивало «табу» на его собственные книги».

Долгие годы в университете было невозможно опубликовать книги Л.Н.Гумилева. Для преодоления всевозможных запретов потребовались немалые перемены в нашем обществе. К одному из немногих бесспорных достижений перестройки можно отнести и полномасштабную публикацию основных трудов Л.Н.Гумилева: «Этногенез и биосфера Земли» (Л., 1989), «Древняя Русь и Великая степь» (М., 1989), «География этноса в исторический период» (Л., 1990), «Тысячелетие вокруг Каспия» (Баку, 1991), «От Руси до России» (Спб., 1992). Для самого же Льва Николаевича это оказалось счастливым завершением великого и трудного творческого пути. Монография «Древняя Русь и Великая степь» была признана лучшей научной книгой в 1990 году. «Дети» Гумилева вышли в большой мир, и это необратимо.

Л.Н.Гумилев считал свою теорию этногенеза продолжением евразийской концепции. Об особом значении конструктивного заряда евразийских идей Льва Николаевича говорил президент РФ В.В.Путин в Университете им. Л.Н.Гумилева в Астане. А в одном из своих последних интервью ученый заметил: «Если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство». Этой идее он был верен до конца. Через год после смерти Льва Николаевича, в 1993 году вышла его книга «Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации». «Каждый народ хранит в себе прошлое, и чтобы ладить с иноплеменниками, надо уважать их этническую уникальность и предвидеть их реакцию на каждое необдуманное слово или поступок. Ведь сколько сегодня конфликтов происходит из-за взаимного непонимания или ложной уверенности, что все люди одинаковы», — писал ученый.

Память о Льве Николаевиче Гумилеве в СПбГУ отмечена проходившими ежегодно, первые десять лет после смерти ученого, Гумилевскими чтениями в Петровском зале Главного здания. Они привлекали ученых Москвы, других городов России и, в частности, — Бежецка, города его детства и юности. Впоследствии при географическом факультете был создан этнологический центр, занимающийся разработкой проблем, составлявших главное направление исследований Льва Николаевича. Сотрудники этого центра стали инициаторами создания отдельного сайта Гумилева на общеуниверситетском информационном ресурсе. Торжества в честь 100-летия со дня рождения Льва Николаевича Гумилева — новое подтверждение всенародного признания и памяти.

И снова вспоминаются строки, написанные 20 лет назад ленинградским поэтом Михаилом Дудиным:

Есть красота

возвышенной души.

Она ему досталась

по наследству

И тихо приказала: «Напиши

И в трате откровенности

не бедствуй».

Он это понял точно. И всерьез

Дошел до самой

сокровенной сути

Дорогой правды, мужества,

без слез,

Через пустыни мерзости

и жути.

Каким он чудом оказался цел

В застенках смерти

и на поле боя

И не попал случайно под прицел

Вниманья вологодского конвоя?..

Он видел путь народов и веков,

Позор побед и славу поражений,

И мировых страстей переполох,

Который останавливает гений.

Он сам себе тогда сказал:

«Пиши!» —

И в мир ушли пророческие книги

И сняли в тишине с его души

Божественного знания вериги.

1992

Материал подготовили: Н.Н.Жервэ,
зав. сектором Музея истории СПбГУ — отдела Музейного комплекса СПбГУ; М.Г.Козырева,
старший научный сотрудник Музея-квартиры Л.Н.Гумилева — филиала Музея А.А.Ахматовой «Фонтанный дом»