А.М.Панченко и Л.Н.Гумилев

Люди — организмы, живущие в коллективах, возникающих и исчезающих в историческом времени. Эти коллективы — этносы, а процесс от их возникновения до распада — этногенез. У всякого этноса есть начало и конец, как есть начало и конец у человека. Этнос рождается, мужает, стареет и умирает. Обычно к истории прилагают две формы движения: вращательную, породившую в древности теорию циклизма…, и поступательную, характеристика которой, увы, постоянно сопровождается оценками «выше-ниже», «лучше-хуже», «прогрессивнее-регрессивнее». Попытка их объединить породила образ спирали. Но есть и третья форма движения — колебательная. Тронутая струна на скрипке звучит и смолкает, но в ее движении нет ни «переда», ни «зада». Именно эта форма движения — затухающая вибрация — отвечает параметрам этнической истории… Принцип этнологии прост. Каждый этнос — или скопление этносов, суперэтнос, — возникает вследствие микромутации, изменяющей бытующий стереотип поведения, то есть мотивацию поступков, на новую, непривычную, но жизнеспособную… Возникший этнос проходит фазы подъема активности, перегрева и медленного спада за 1200-1500 лет, после чего либо рассыпается, либо сохраняется как реликт — состояние, в котором саморазвитие уже неощутимо».

Такова в краткой цитации теория этногенеза, созданная Л.Н.Гумилевым четверть века назад. Судьба ее типична для всякой новой, крупной и не праздной идеи: сначала неприятие, замалчивание, издательские препоны, иначе говоря, всяческое поношение и утеснение (притом в жестоком и подозрительном к свободному разуму обществе), затем постепенное привыкание и, наконец, признание (искреннее либо вынужденное — это дело второстепенное). Последние годы — годы торжества теории этногенеза. Она изложена в нескольких книгах Л.Н.Гумилева, выпущенных буквально одна за другой разными издательствами и мгновенно разошедшихся («Этногенез и биосфера Земли», «Древняя Русь и Великая степь», «Чтобы свеча не погасла»), она изложена и в курсах лекций, которые Л.Н.Гумилев вел по радио и телевидению. Ныне читателю предлагается новая его книга, на сей раз ее предмет — великороссы. Быть может, краткое предуведомление к ней будет небесполезным.

Отвлеченные понятия, разумеется, нераздельны с предметом — в данном случае с историей, климатом, ландшафтом, этническим окружением, этническими контактами и проч. Но отвлеченные идеи с предметом и неслиянны. Между ними — большая или меньшая дистанция. Выбор ее для ученого, предпочитающего не прагматическое описание, не каталог фактов, а умозрение и толкование — главнейшая и труднейшая задача. Если дистанция чересчур велика, наблюдатель сумеет разглядеть лишь самые общие очертания процесса, настолько общие, что его теория станет «подслеповатой» и утратит смысл. При дистанции слишком короткой есть опасность затеряться в пестроте жизни, спасовать перед нею, попросту говоря, ничего в ней не понять. Удалась ли Л.Н.Гумилеву та вожделенная «мера», которую превыше всего ценил Аристотель? На мой взгляд, удалась. Во всяком случае, в нынешнем историософском запасе нет идей, которые могли бы конкурировать с теорией этногенеза. Никто не отважится сказать, откуда берутся и куда деваются этносы (если угодно, нации, народы, народности), — никто, кроме Л.Н.Гумилева. А ведь они берутся и деваются…

Л.Н.Гумилеву, родившемуся в 1912 году в Царском Селе в семье замечательных поэтов Серебряного века, пережившему в отрочестве расстрел отца, пришлось полной мерой хлебнуть горя. 10 марта 1938 года его арестовали (за что? — вопрос нелепый), посадили в ленинградские Кресты, дав пятилетний срок. Отбыв его «от звонка до звонка», Л.Н.Гумилев успел и повоевать: он служил в зенитной артиллерии и брал Берлин. По возвращении в Питер для него вроде бы началась нормальная жизнь (удалось поступить в аспирантуру), но вскоре последовала опала А.А.Ахматовой, по тогдашнему подлому обыкновению тотчас отразившаяся на ее сыне. В конце 1947 года Л.Н.Гумилева с формулировкой «за неучастие в общественной работе» отчислили из Института востоковедения Академии наук (хотя и с аспирантскими экзаменами, и с диссертацией он управился до срока). Пришлось служить библиотекарем в сумасшедшем доме на 5-й линии Васильевского острова. Правда, в 1949 году в Университете удалось защитить диссертацию, и Л.Н.Гумилев стал кандидатом исторических наук (с 1961 года он доктор исторических наук, а с 1974-го — и доктор географических наук). Но уже в начале ноября того же 1949 года его снова арестовали. Приговор гласил: десять лет. Неволя кончилась в мае 1956 года, — разумеется, «полной реабилитацией».

Пятнадцать лет, притом лучших лет, Л.Н.Гумилев был лишен того, что составляет насущный хлеб ученого, — книг по специальности. В тюрьме и лагере не навести простейшую справку, там даже энциклопедия Брокгауза и Эфрона недоступна (в «шарашках», конечно, книгами снабжали, однако в «шарашках» Л.Н.Гумилев не бывал). Неволя вообще несовместима с прагматическим знанием, запоминанием и заучиванием. Как-то мы с Л.Н.Гумилевым заговорили о «Графе Монте-Кристо». «Хороший роман, — сказал он, — только Эдмон не мог в замке Иф выучиться языкам, каким бы блестящим педагогом ни был аббат Фарриа. Я в лагерях пытался учить языки — было от кого, — и все без толку. А те, которыми занимался на свободе, помню».

Неволя определяет и тематику, и, так сказать, методологию творчества, в чем всякий может убедиться при чтении писателей-узников: Кампанеллы, Максима Грека, протопопа Аввакума, Сильвио Пеллико, Варлама Шаламова, Солженицына — и Л.Н.Гумилева. Узникам не возбраняется вспоминать, тосковать, надеяться и размышлять — о себе и близких, о друзьях и врагах, а также о высоких материях. Не возбранялось это и Л.Н.Гумилеву; он сочинял стихи, а также по силе возможности обдумывал первую свою книгу — «Хунну» (она вышла в свет в 1960 году) — и даже писал ее, когда его освободили от общих работ. Л.Н.Гумилев — долголетний узник, он судьбою был обречен либо на художественное творчество, либо на отвлеченности. Попробовав то и другое, он сосредоточился на отвлеченностях. Теперь ясно, что он сделал правильный выбор…

В функциональном смысле его теория этногенеза — это здравая и мужественная оппозиция тому учению, которое «всесильно, потому что верно». Тюрьмы и лагеря не всех сломили. Лучших они закалили, научили самостоянию, укрепили в борьбе. В теории этногенеза есть также эмоциональная сторона. Эта теория утешительна: если этносы, подобно людям, рождаются и умирают, если так было и так будет, то нечего бояться, ибо есть вещи похуже смерти. Ее-то больше всего страшилось «всесильное» учение, так страшилось, что запрещало описывать смерть. В этом было предчувствие неизбежной гибели. Мир его праху.

А.М.Панченко «Идеи Л.Н. Гумилева и Россия XX века»

Печатается по: «Живя в чужих словах…» Воспоминания о Л.Н.Гумилеве, СПб., 2006