Помимо нестандартного подхода ученого ко многим историческим явлениям, глубине и широте его исторических познаний, одной из причин читательского интереса к его трудам является и то, что они написаны блестящим литературным, можно сказать, поэтическим языком. Вот с этой стороной творчества Л.Н.Гумилева знакомы немногие, а ведь он обладал несомненным поэтическим даром. Неудивительно, что он писал стихи, он не мог их не писать! Правда, поэтическим творчеством Гумилев занимался только в молодости — в 1930-е и позже, в Норильском лагере, в 1940-е годы. В.Кожинов писал, что “…несколько опубликованных стихотворений в последние годы его (Л.Н.Гумилева — М.К.) не уступают по своей художественной силе поэзии его прославленных родителей», то есть классиков русской литературы Н.С.Гумилева и А.А.Ахматовой. Одно из его стихотворений  — «Поиски Эвридики» — было включено в антологию русской поэзии XX века “Строфы века” (под ред. Е.Евтушенко). Список таких авторитетных отзывов можно было бы и продолжить. Правда, сам Лев Николаевич не очень ценил свой поэтический талант, а может быть, и не хотел, чтобы его сравнивали (что было бы естественно) с его родителями. Поэтому значительная часть его творческого наследия оказалась утраченной. К счастью, в конце своей жизни Лев Николаевич вернулся к этой стороне своего творчества и даже задумывал опубликовать кое-что из своих поэтических произведений. Обладая феноменальной памятью, Гумилев восстановил их, расположив по циклам. Но выполнить этот свой замысел он не успел. При жизни ученого были опубликованы лишь две его поэмы и несколько стихотворений, да и то в малотиражных, практически недоступных для широкого читателя сборниках.

Стихотворной техникой и мелодией русского стиха Гумилев владел блестяще, обладая при этом громадной эрудицией в области истории, географии, этнографии и т.д. Кроме того, он был великолепным знатоком русской литературы вообще и поэзии в частности. Не зря он сам себя однажды назвал «последним сыном Серебряного века».

В 2002 году  к 90-летию Льва Николаевича был издан сборник его стихов «Дар слов». Эта публикация была подготовлена для того, чтобы ознакомить широкий круг любителей поэзии со стихами Льва Николаевича Гумилева, с еще одним достойным именем в когорте поэтов России. Он был не только оригинальным Ученым, но и настоящим Поэтом. Мы предлагаем лишь некоторые из его поэтических опусов.

М.Г.Козырева, старший научный с отрудник Музея-квартиры Л.Н.Гумилева —
филиала Музея А.А.Ахматовой  «Фонтанный дом»

Лев Гумилев

 

Из цикла «Огонь и воздух»

 

Дар слов, неведомый уму,

Мне был обещан от природы.

Он мой. Веленью моему

Покорно все. Земля и воды,

И легкий воздух, и огонь

В одном моем сокрыты слове.

Но слово мечется, как конь,

Как конь вдоль берега морского,

Когда он бешеный скакал,

Влача останки Ипполита

И помня чудища оскал

И блеск чешуй, как блеск нефрита.

Сей грозный лик его томит,

И ржанья гул подобен вою…

А я влачусь, как Ипполит

С окровавленной головою,

И вижу: тайна бытия

Смертельна для чела земного

И слово мчится вдоль нея,

Как конь вдоль берега морского.

1934

Путь на Землю

Возьмем любовь путей земных основой

И не увидим в мире пустоты.

И будем все смотреть на землю снова

К земле приглядываться с высоты

Мы мало, в сущности, с землей знакомы,

Земную жизнь скрывают облака.

Мы с ней в гостях у времени пока,

И только в вечности бываем дома.

Знанье

Мы так бессильны новое сказать.

И старое понять мы не умеем.

И каждый человек все хочет стать злодеем,

Чтоб тайну зла и блага разгадать.

И слепы мы. Познание в одном

Чудесном, новом знаньи нашем.

Оно приходит как весенний гром

И всем сияет, как Христова Чаша.

 

* * *

Съедает время славные дела

И погребает в глубине курганов.

И счастье только в том, что слава их

Не знает с нашей памятью разлуки.

Так, слыша весть о подвигах чужих,

Я знаю: о моих услышат внуки.

 

* * *

Пусть в памяти сгибли навеки

Года из войны и огня,

Но горы, деревья и реки

Остались, преданье храня.

Природа скрывает страницы

Деяний отважных и злых.

И я не могу не стремиться

На родину предков моих.

Норильск, 1941

Поиски Эвридики

Лирические мемуары

Горели фонари, но время исчезало,

В широкой улице терялся коридор,

Из узкого окна ловил мой жадный взор

Бессонную возню вокзала.

В последний раз тогда в лицо дохнула мне

Моя опальная столица.

Все перепуталось: дома, трамваи, лица

И император на коне.

Но все казалось мне: разлука поправима.

Мигнули фонари, и время стало вдруг

Огромным и пустым, и вырвалось из рук,

И покатилось прочь — далеко, мимо,

Туда, где в темноте исчезли голоса,

Аллеи лип, полей борозды.

И о пропаже мне там толковали звезды,

Созвездья Змия и созвездья Пса.

Я думал об одном средь этой вечной ночи,

Средь этих черных звезд, средь этих черных гор —

Как милых фонарей опять увидеть очи,

Услышать вновь людской, не звездный разговор.

Я был один под вечной вьюгой —

Лишь с той одной наедине,

Что век была моей подругой,

И лишь она сказала мне:

“Зачем вам трудиться да раниться

Бесплодно, среди темноты?

Сегодня твоя бесприданница

Домой захотела, как ты.

Там бредит созвездьями алыми

На окнах ушедший закат.

Там ветер бредет над каналами

И с моря несет аромат.

В воде, под мостами горбатыми,

Как змеи плывут фонари,

С драконами схожи крылатыми

На вздыбленных конях цари”.

И сердце, как прежде, дурманится,

И жизнь весела и легка.

Со мною моя бесприданница —

Судьба, и душа, и тоска.

«История»

В чужих словах скрывается пространство:

Чужих грехов и подвигов чреда,

Измены и глухое постоянство

Упрямых предков, нами никогда

Невиданное. Маятник столетий

Как сердце бьется в сердце у меня.

Чужие жизни и чужие смерти

Живут в чужих словах чужого дня.

Они живут, не возвратясь обратно

Туда, где смерть нашла их и взяла,

Хоть в книгах полустерты и невнятны

Их гневные, их страшные дела.

Они живут, туманя древней кровью

Пролитой и истлевшею давно

Доверчивых потомков изголовья.

Но всех прядет судьбы веретено

В один узор; и разговор столетий

Звучит как сердце, в сердце у меня.

Так я двусердый, я не встречу смерти

Живя в чужих словах, чужого дня.

1936

Сибирь

Как только я вдруг вспоминаю

Таежную ночь и ветра,

Байкал без конца и без края,

Дымок голубой от костра,

Гольцов величавые дали,

Ручьи на холодных камнях,

То сердце болит от печали

И слезы в сомкнутых глазах.

Там небо туманами щедро.

Там гнется под ношей спина,

Но там высочайшие кедры,

Там воды вкуснее вина.

Там в шорохе сосен таежных

Я древнюю слышал мольбу

К тому, кто мятежной, тревожной

И страшною сделал судьбу.

Смотри, мой дорожный товарищ,

Как в сопках пылает закат,

В нем заревом древних пожарищ

Китайские веси горят.

Смотри, на сосне от удара

Прозрачная стынет смола —

Так плакали девы Отрара

Над замком, сгоревшим дотла.

1937

Цикл «Петербург»

Переулок

Красный месяц играет агавой

Волны лижут нагретый гранит

Переулок, увенчанный славой

Неожиданной властью разбит.

Ни к светилам не зная пристрастья,

Ни любви к искрометным волнам

Я клянусь неожиданной властью,

Раздробившей его пополам

Что стезей венценосных прогулок

И себе и другим на беду

Я разбитый пройду переулок,

До конца непременно пройду.

Шелест гадов, и возгласы птичьи,

И голодных зверей болтовня

Не смутит в переулке приличий

И напрасно пугают меня.

Кто пошел, нарекается князем

Кто дошел, попадает в цари.

От огней упадающих наземь,

По асфальту идут пузыри.

Вопроси же огонь из обреза

Отзовется тотчас пулемет.

Мы бросаем на землю железо

И оно как рассада растет.

Никогда не подкину печаль тем,

Чьих мы в прахе не сыщем сердец

Я давлю пузыри на асфальте,

Урожая железного жнец.

И иду, попрощавшись с друзьями,

И кудрявой надеждой земной

Содрогается твердь под ногами

В переулке, облитом луной.

1934

Лестница

На ступеньках пыльных с лампой месяц

Время коротают в разговорах,

Но темно на поворотах лестниц;

Там Рогожин бродит до сих пор

И упрямо ловит каждый шорох,

Чтобы острый нож вонзить в упор.

Разве это тьма переклубилась,

По зерну в пролет бросая страх?

Это время расточает милость

Лишь тому, кто держит нож в зубах.

Разве это месяц на ступеньке?

Страшно впасть и быть в его руках.

1935

Колонна

Над столпом самодержавия

Вековым гранитом прав

Черный ангел крылья ржавит

Свитки славы растеряв.

Нету воли, нету доли

Даже доблесть как стекло.

И бироновскою болью

Царский столп обволокло.

Днесь выходит из-под спуда

Черных, каменных невзгод

Окаянный как Иуда

Сумасшедший новый год.

Скажешь да ли, так ли, нет ли

О друзьях ли, о врагах;

Все равно считаешь петли

На восьми пустых столбах.

Горе, горе и размаха

Бирюзовая струя

На плацу казенном плаха

Плаха радуга моя.

Чтоб на ней перед народом

До конца и без труда

Рассчитаться с новым годом,

Годом боли и стыда.

1936

Сон спящей красавицы

1

Призывный шум веретена,

Царевна уколола палец,

И пусть отважный принц-скиталец

Бредет теперь сквозь дебри сна

За ней. Над ним висит луна

И небо черное без дна

С таким отчаяньем провала

Что даже звезды растеряло.

Вот сказка о веретене,

Но ночью думаешь о дне

Восходе свежем, полдне жарком…

Их так недолго продремать

Нет, лучше ночь сидеть с огарком

Чем свет последний продремать

На тьму, да мертвую кровать.

2

Качается ветхая память

В пространстве речных фонарей,

Стекает Невой меж камнями,

Лежит у железных дверей,

Но в уличный камень кровавый,

Ворвались огни из подков

И выжгли в нем летопись славы

Навек отошедших веков.

Сей каменный шифр разбирая

И смысл узнавая в следах,

Подумай, что доля святая

И лучшая — слава в веках.

3

Земля бедна, но тем богаче память,

Ей не страшны ни версты, ни года.

Мы древними клянемся именами

А сами, днесь, от темного стыда

Смотреть в глаза не смеем женам нашим.

Униженный и лицемерный взор

Мы дарим чашам, пьяным винным чашам

И топим в них и зависть и позор.

4

Искаженная пространством бесконечность

Может быть, не канет в пустоту.

Может быть и детская беспечность

Не сорвется на лету

Может быть, испивши все отравы,

Весь прошедший свет

Ты запишешь в рукописи славы

Летопись побед.

Сжать судьбу в кулак, швырнуть под ноги

Растоптать и снова приподнять

Чтобы други, недруги и боги

Смели лишь смотреть и трепетать.

Чтобы тьма разверзлась под ударом,

Чтоб огни воскресли в глубине,

Чтобы все загрезили о старом

В сонном царстве в вечном полусне.

5

Плывет вереница ночей,

Безлунных, не вздвоенных днями.

От черных и синих лучей

Устала и спуталась память

Ни звуков, ни песен, ни слов,

Ни мысли сознанию внятной

Лишь сонм заблудившихся снов.

В них крови запекшейся пятна,

Обрывки знамен по углам,

Монголов тяжелые плети,

Да древние витязи к нам

Приходят из прошлых столетий

Соблазнами древней войны

Волынка варяга напевна.

Не слишком веселые сны

Ты нам подарила, царевна.

6

«Беда аки в Родне» и холодно

Дружиннику в черном гробу.

И черные звезды над городом

Лелеют чужую судьбу.

А улица тянется петлею

И больно сжимает кадык,

Чтоб в полночь, от похоти светлую,

Предсмертный не вырвался крик.

И снова друзьями и сестрами

Отравлены хлеб и вода,

Вновь полночь над копьями острыми,

И снова, как в Родне — беда.

7

А в черном омуте такая глубина,

Что, даже утонув, ты не достигнешь дна.

Там, водорослью скользкою обвитый,

Ты звезды черные увидишь над собой

И, спящею царевной позабытый,

Там будешь жить с русалкой водяной.

8

Из камня расточенной веры

Никто не извлечет огня

Весь мир окутал сумрак серый,

Но нужно дожидаться дня.

Лицо искривлено улыбкой,

А двух голубок воркотня

Висит, застыв, над кровлей зыбкой,

Но нужно дожидаться дня.

Царевна спит, веретено

В руке, и крепко спит царевна,

А нам надеждой суждено

Сквозь сон питаться повседневно.

Прелюдия

Когда мерещится чугунная ограда

И пробегающих трамваев огоньки,

И запах листьев из ночного сада,

И темный блеск встревоженной реки,

И теплое, осеннее ненастье

На мостовой, средь искристых камней,

Мне кажется, что нет иного счастья,

Чем помнить Город юности моей.

Мне кажется… Нет, я уверен в этом!

Что тщетны грани верст и грани лет,

Что улица, увенчанная светом

Рождает мой давнишний силуэт.

Что тень моя видна на серых зданьях,

Мой след блестит на искристых камнях.

Как город жив в моих воспоминаньях,

Так тень моя жива в его тенях!

Норильск, 1942

Из записной книжки

Эскиз с натуры

Мне памятен серый туманный денек.

Альтдам догорал и еще не погас.

Осколки как пчелки жужжат и в песок,

И семь самолетов, как камни, на нас.

Мне слышен был пушек отчетливый стук.

На небе чернели снарядов пути.

И я не отвел каменеющих рук,

Чтоб бросить прицелы и с пушки сойти.

А пять самолетов опять в вышине,

Стремятся на запад к своим облакам,

А двое кружатся в дыму и в огне

И падают вниз на горящий Альтдам.

Минута, другая — и вдруг тишина.

И Озера синяя лента видна.

И виден победы улыбчивый взгляд.

Сегодня в Альтдаме отмщен Ленинград.

Альтдам  26 марта 1945

Наступление 

Мы шли дорогой русской славы,

Мы шли грозой чужой земле,

И лик истерзанной Варшавы

Мелькнув, исчез в январской мгле.

А впереди цвели пожары,

Дрожала чуждая земля,

Узнали тяжесть русской кары

Ее леса, ее поля.

Но мы навеки будем правы

Пред вами, прежние века.

Опять дорогой русской славы

Прошли славянские войска.

       Франкфурт-на-Одере 11 апреля 1945