В этом году исполнилось 80 лет Елене Романовне Гагинской

Елена Романовна Гагинская

Большая часть ее жизни связана с Санкт-Петербургским университетом. Профессор кафедры цитологии и гистологии биолого-почвенного факультета, доктор биологических наук, заведующая лабораторией структуры и функций хромосом, руководитель центра коллективного пользования “Хромас”, лауреат премии Правительства Санкт-Петербурга за выдающиеся достижения в области высшего и среднего профессионального образования — перечисляя достижения Елены Романовны в развитии российской науки и в области подготовки ученых-биологов рискуешь превзойти гомеровский список кораблей, который, как известно, и Мандельштам прочел только до середины.

Беседовать же с ней самой хочется бесконечно: ведь можно говорить обо всем, и это всякий раз будет интересно. “Интересно” — вот это слово сама Елена Романовна произносит даже чаще чем “ламповые щетки” (это гигантские хромосомы птиц, которые изучают только в ее лаборатории, на вид они похожи на ершики для чистки стекол керосиновых ламп, поэтому так и называются).

Видеть красоту природы

В школе я увлекалась химией, а не биологией. Но мне кажется, любовь к природе заложена самой же природой. И многое зависит от той среды, в которой ты растешь. Родители, а когда не стало отца — мама, всегда вывозили нас с сестрой на дачу, в деревню. Мы ходили за грибами, ягодами. Так каждое лето. Может быть, поэтому потом, когда я пришла на день открытых дверей в Университет, мне на биофаке больше всего и понравилось. Конкурс тогда был огромный — 12 человек на место. Готовилась к экзамену я тоже на природе. Ушла куда-то на озеро, там был плот. Сидела на нем, ничего не читала…

Любовь к природе закладывается в детстве. С помощью родителей главным образом. У меня отец был художником. Всегда были выезды на природу, пленеры… Папа, к сожалению, погиб во время войны. Его работы, большая часть — тоже. Мы жили на Гороховой, и в нашем доме люди топили печь всем этим в блокаду… Остались только акварели — автопортрет, мамин портрет, портрет его друга и несколько рисунков. Но его компания, его друзья по-прежнему брали меня с собой, я росла в этой творческой среде. Среди людей, которые умели видеть красоту природы. Это было очень здорово и сильно повлияло на меня.

Когда я закончила школу, мама уже была одна, она осталась с двумя детьми после войны. Работала в Публичной библиотеке. Оказалось, что у нее нет высшего образования. И вот она одновременно и воспитывала нас с сестрой, и училась экстерном в Институте культуры, и работала, и еще ночами писала библиографические карточки за деньги. Но у нее никогда не было даже мысли, чтобы мы пошли куда-то в техникум, поскорее вышли в жизнь. Доучились в школе, а потом — университет. Это марка все же.

Где подлежащее, где сказуемое…

Поступив в Университет, я пошла сначала на генетику. Но на практику я попала в заповедник Аскания Нова, в Херсонской области.  И очутилась в мире животных: там же зоопарк прекрасный. После этого я решила, что надо все менять, и пошла на зоологию позвоночных. На генетике мне устроили тогда какое-то заседание кафедры, разбор.  Помню, там был один преподаватель, он не признавал, что есть хромосомы, в учебниках своих писал, что хромосом нет, это артефакт. Но меня, в конце концов, отпустили. А в это время Алексей Сергеевич Мальчевский как раз выходил в докторантуру. Я стала его единственной ученицей: вообще-то его освободили от работы со студентами на время подготовки диссертации.  Мы с ним снимали жилье на Карельском перешейке в каком-то доме, где жила семья с семью детьми. У нас там была такая самодельная лаборатория. Я в кладовке ютилась, Алексей Сергеевич наверху где-то. Но это красивейшие места, и время было замечательное совершенно, исследовательская романтика.

Надо сказать, Мальчевскому я благодарна на всю жизнь. Он был великолепным учителем. Интеллигентнейший человек, из старой интеллигентной семьи. У него отец был профессором химии в Военно-медицинской академии до революции. Мама — из купеческого сословия. Музыкальный он был очень. Мой отец увлекался живописью, Алексей Сергеевич — музыкой. При этом он был настоящим натуралистом, считал, что наблюдение природы — это самое главное в жизни. И он меня научил писать. Ведь иногда читаешь и удивляешься, как человек не чувствует язык, не умеет просто писать по-русски. Где подлежащее, где сказуемое… Алексей Сергеевич меня научил, и мне это очень помогало. Я получила хорошие отзывы от редакторов журналов на первые же свои статьи.

Фундаментальная наука поддерживает культуру исследователей

Вручение премии Правительства Санкт-Петербурга, 2011 год

Диплом у меня был по фаунистике, тема — «Птицы Карельского перешейка». Это тогда была единственная работа по этой теме вообще. Потом я занималась миграциями птиц уже самостоятельно, потому что в Биологический институт поступила, а Мальчевский, как и прежде, работал здесь, в Университете. Но он все равно считался моим руководителем. Ушла я от зоологии, когда мне было уже почти 37 лет. Открылись новые перспективы: цитология — возможность «уйти вглубь».  И я во второй раз сменила свой научный интерес. Дошла до молекулярной биологии. Но на самом деле, конечно, лучше получать базовое образование именно в той области, в которой ты работаешь: иначе порой чувствуешь себя дилетантом, как ни крути.

При этом без практики, без полевой работы — тоже никуда. Когда я ловила птиц, чтобы их кольцевать и наблюдать за ними, познакомилась с Севкой. Птицелов, инвалид войны, ходил на деревянной ноге. Так вот, он этих птиц знал гораздо лучше, чем я. Хотя я имела высшее образование и была орнитологом, а он просто птицеловом. Это, надо сказать, меня очень мучало тогда. Думаю, это вообще было одним из стимулов перейти к серьезной исследовательской работе, где абсолютно необходимо знать иностранную литературу, читать по-английски, писать.

Сейчас мы публикуем результаты своих исследований сразу на английском языке. Грамотный и красивый письменный язык — без этого нет ученого. И русский, и английский нужны, обязательно. И кроме того, я думаю, мало быть хорошим специалистом в своей области. Нужно мыслить шире, какая-то, что-ли, общая культура должна быть. К сожалению, уходит поколение великолепных эрудитов с широким взглядом на мир. Это беда. Сейчас сложно быть “энциклопедистом”, потому что очень усложняется каждая узкая область науки, есть возможности изучать ее очень глубоко. Но тем не менее. И в этом, между прочим, важна роль фундаментальной науки: помимо того что она со временем что-то даст полезное для науки прикладной, она вообще поддерживает саму культуру исследователей. Ведь у нас сейчас (для меня это какая-то больная тема) падает культура людей в стране. Есть исключения, конечно. Но мало.

Мы все — исследователи

Не очень люблю эти слова: “я ученый”, “я учитель”,  я считаю, что мы все — исследователи. Среди людей, которые прошли через мое руководство, первой была Люда Тимофеева из Эстонии. Замечательная девочка, с этой эстонской скрупулезностью. Сейчас она в Эстонии работает, в Америке и в Англии  — в области генетики растений, очень хороший специалист. Одна из моих студенток живет и работает в Австралии. Еще одна, очень известный ученый, Ира Соловей — в Мюнхенском университете. Сейчас она самостоятельно ведет проект, посвященный особенностям ночного зрения, и они нашли механизм, который связан с организацией хроматина в ядре. В прошлом году вышла статья — она была событием мирового масштаба, цитировали везде. Готовят еще одну. Много интересных людей. И сейчас в моей лаборатории есть очень яркий человек, который, наверное, заменит меня — Алла Красикова. Она очень активная, очень мотивированная, организованная, умело руководит студентами и делает карьеру в науке — это редкость большая, и это не легко.

Это все очень интересно

Я думаю, что у меня сейчас молодежь подрастет, и мне нужно найти способ закругляться с наукой. Я в последнее время увлеклась политикой. Еще одно увлечение — английский язык.  Российские люди “старой формации” всегда делились на франкофилов и англофилов. Вот мама у меня была англофилом, Диккенса любила, нас воспитывала так. Сейчас я хожу на курсы у нас на филологическом факультете, мне так нравится! Особенно занятия с носителями языка. У меня в Англии много друзей, я там много бывала, это все очень интересно. Как-то во время одной из конференций была экскурсия, мы ехали вдоль Темзы, и я своего английского коллегу, серьезного человека, немолодого уже, спрашиваю: “А где у Форсайтов дом был, в каком месте?” А он мне даже и ответить не смог.

Евгения СИНЕПОЛ