Пьеса Александра Вампилова «Прошлым летом в Чулимске» была написана более 30 лет назад. Однако к ней снова и снова обращаются самые разные театры страны. Спектакль под таким названием появился и в мастерской С.Фридлянда и В.Баженовой на кафедре театрального искусства СПбГУ.

Шаманов — Кирилл Тарасов и Кашкина — Даниэла Климчук

Секрет неисчезающей актуальности пьесы А.Вампи­лова — не только положенный в ее основу вечный сюжет о гибели чистой души в водовороте окружающей ее «грязной» действительности (где гибель — она же и победа), но и, к сожалению, мало изменившиеся реалии жизни в нашей стране (и шире — в мире вообще), где по-прежнему «человеку не верят, бумагам верят…», где тяготы рабочей жизни запивают алкоголем разной степени крепости, где люди скорее готовы безвольно мириться со своей несчастливой жизнью, нежели бороться за свое счастье и отстаивать свое право на него. Где самые лучшие — самые несчастные. Несомненным достоинством этого спектакля (режиссер — Виолетта Баженова) является то, что без каких бы то ни было попыток так модного нынче осовременивания (и в сценографии, и в костюмах, и даже в звуковом сопровождении спектакля, наоборот, прослеживается желание как можно подробнее воссоздать советский быт 60-х годов), его создателям удалось рассказать историю, способную взволновать душу современного зрителя. Как подтверждение тому — восторженные обсуждения увиденного зрителями-старшеклассниками в антракте и после спектакля.

Внимание к деталям характерно не только для внешнего оформления спектакля, но и для разработки характеров. Каждый герой здесь наделен своим особенным набором характерных привычек, жестов, речевых особенностей, которые так тщательно собраны из наблюдений. Именно наблюдение, положенное в основу выстраивания образа, делает персонажи спектакля такими узнаваемыми и знакомыми зрителю. Вот Анна Васильевна Хороших (Саша Николаева), буфетчица, простая русская женщина (вот уж кто и коня на скаку остановит и в горящую избу войдет, да не забудет при этом брошку симпатичную к блузке подобрать), резкая, крикливая, немного мужиковатая в своих повадках (но это от вечных стычек с грубым по натуре мужем, да и от нелегкой жизни вообще), но такая добрая, умеющая выслушать и посочувствовать, беззаветно любящая своего непутевого сына и тяжелого характером мужа, так много понимающая и предчувствующая в отношениях между людьми  — и такая беззащитная и несчастная, когда плачет на скамейке у умывальника, ни за что обиженная разозлившимся супругом. Вот Иннокентий Степанович Мечеткин (Евгений Абелев), бухгалтер, постоянно придирающийся к Хороших, да и ко всем остальным местным жителям по любому поводу — тип мерзкий, щепетильный любезник с мелкими ручонками и круглым животом, не выпускающий из рук портфельчика и постоянно всюду сующий свой нос; карикатурный и жалкий персонаж, который по всем законам драматургии совершенно не способен на глубокое чувство и поэтому так смехотворен и ничтожен в нацепленной им на себя роли жениха.

Хороших — Саша Николаева и Дергачев — Андрей Лякишев

Отдельно хочется отметить пару Шаманов (Кирилл Тарасов) — Кашкина (Даниэла Климчук), которую следовало бы назвать еще одним несомненным достоинством этой постановки. Пожалуй, это лучшие актерские работы в этом спектакле (хотя стоит отметить и чудесную, хрупкую, светлую Валентину — Екатерину Михалеву, и поразительно убедительного в своем возрастном перевоплощении Помигалова-отца — Станислава Данилова, и так точно передавшего состояние безумной влюбленности разбалованного молодого парня Пашки — Яна Леонченко). Если в других героях можно было подчас уловить зазор между актером и образом, который он пытается воссоздать при помощи пластических, речевых и прочих выразительных средств, то Кирилл Тарасов и Даниэла Климчук, кажется, совершенно слиты со своими персонажами — и кроме того прекрасно слажены в своем актерском дуэте. Это уже не тот период работы над ролью, когда актер пытается выстроить свой персонаж, а тот период, когда рожденный, найденный персонаж ведет за собой актера. Особенно интересно наблюдать за этим преображением, имея в виду другие их актерские работы, например, в «Пролетая над гнездом.. по-итальянски» по пьесе «Кьоджинские перепалки» К.Гольдони, где оба они были уморительно карикатурны и бесподобно смешны. И вдруг — такая серьезность и глубина проживания, так драматически сложно и точно выстроенные характеры, такая органика.

И в смысловом построении спектакля в первом действии именно герой Шаманова выходит на первый план, хотя стоит заметить, что каждый персонаж пьесы в спектакле участники попытались максимально раскрыть и представить. Но история Шаманова становится здесь важнее других историй (даже важнее истории эвенка Еремеева (Султан Канаев)) — и в финальной сцене мы находим этому оправдание — Шаманов единственный, кто претерпел действительное преображение, полюбив Валентину. Возможно, если следствием произошедшего стало возрождение человека, та жертва, которой невольно стала в этой истории Валентина, необходима и оправдана.

Еремеев — Султан Канаев

В спектакле есть единственный эпизод, где музыка звучит не из каких-то реальных присутствующих на сцене объектов (радио или магнитола, например), а подается как внешнее сопровождение происходящего на сцене. Это сцена Валентины и Шаманова, где происходит невольное признание в любви. Даже разговор про ограду палисадника в устах героев вдруг зазвучит как метафорическое понимание каждым из них природы любви: «ВАЛЕНТИНА. Я  чиню  палисадник  для того, чтобы он был целый. ШАМАНОВ (усмехнулся). Да? А мне кажется, что ты чинишь  палисадник  для того, чтобы его ломали». То, что эта любовь случилась здесь — само по себе необыкновенность и чудо, нечто выходящее за рамки этой приниженной обыденности, в которой утопают с головой все герои. Не случайно она повлечет за собой такие серьезные последствия.

Приземленности, суетности и мелочности Чулимска противостоит еще один персонаж — Еремеев. Он пришел из тайги в город за положенной ему пенсией и кажется здесь совсем чудаком. Но его присутствие в спектакле — как перспектива, открывающаяся за чайной согласно ремаркам автора пьесы: «…дальше  видна  сопка,  внизу покрытая елью, выше — сосной и лиственницей…» — это масштаб огромного мира природы, гармонии и тишины, который так не совпадает с миром Чулимска. Словно напоминание этим людям о том величии мира и собственной души, которое они совсем перестали ощущать. Не случайно так часто случающиеся на сцене шумные ссоры и драки кажутся слишком шумными, слишком громкими — потому что рядом сидит этот тихий незаметный человек, пришедший из безмолвного мира бескрайних лесов.

Есть и другой внешний мир, гораздо более опасный и неприветливый к Чулимску — это Большой Город, куда уезжают дети и где забывают свих родителей, откуда собираются проводить через Чулимск железную дорогу — в какой-нибудь другой Большой Город. И эта новость, которую сообщает кто-то из героев, отзывается внутри воспоминаниями о «Вишневом саде» А.П.Чехова, о  «Прощании с Матерой» В.Распутина… Предвестие будущей гибели затерянного никому не нужного городка. В случае с пьесой А.Вампилова — возможно, еще и предвестие такой вот кары за то, что так обмельчали и опустились. За то, что только и знают теперь, что подглядывать друг за другом, лезть в чужие жизни (в спектакле это подглядывание друг за другом превращается в сквозной мотив: то Зина подсматривает в щелку за Анной Васильевной и Дергачевым, то Мечеткин или Павел — за Валентиной и Зиной). За то, что все великое, хорошее, настоящее забыли в прошлом: и любовь с ухаживаниями и романтикой, и отстаивание правды и справедливости, и мир друг с другом. «Станете соболей добывать — припаси уж  и  на  мою долю, не забудь… (Без насмешки.) Забудешь?.. А было что дарил», — заденет Хороших укором Дергачева (Андрей Лякишев), а тот и бросит в ответ: «Было, да прошло». И звучит это как приговор всем. Была жизнь, да прошла, а осталась только эта грязная низкая суета и сломанные судьбы, среди которых вдруг вырос цветок — да и его растоптали не глядя — как оградку палисадника. И так символично, что в самом конце спектакля Валентина выйдет на сцену с еще одним  — новым — цветком для своего палисадника. Она единственная здесь, кто еще способен дарить другому жизнь, а не отбирать и не ломать ее.

И, наконец, самое удивительное — и, наверное, самое важное — открытие происходит в финале этого спектакля. Известно, что один из вариантов пьесы заканчивается самоубийством Валентины. И такое трагическое разрешение кажется совершенно логично вытекающим из всех предыдущих событий пьесы, хотя и несколько упрощенным по своему драматическому наполнению. Тогда как общепринятый финал — когда Валентина утром снова выходит на работу и снова молча и безропотно поправляет сбитую ограду палисадника, тем самым оставаясь собой вопреки всему произошедшему — всегда вызывал противоречивые чувства. Драматичность такого финала все же была наполнена жизнеутверждающим смыслом, что с трудом можно было принять после всех ужасных событий, развернувшихся на глазах зрителя.

Валентина — Екатерина Михалева и Помигалов — Станислав Данилов

Создатели спектакля обратились ко второму — «более благополучному» — финалу, но — удивительно — в этом спектакле он зазвучал совсем по-другому. На смену ночи, исковеркавшей столько жизней, приходит новое утро. Снова открывается чайная, снова люди собираются на работу, снова Валентина поправляет палисадник. Совершившийся переворот каждый несет в себе (только Шаманов по телефону сообщает милиции о своем решении выступить на суде по делу, которое ему не дали завершить когда-то в прошлом), потрясение застыло в воздухе — но жизнь идет дальше своим чередом. Своим ПРИВЫЧНЫМ чередом. И впервые (а ведь пьеса была перечитана столько раз!) становится страшно: ведь то, что Валентина снова, как и прежде,  продолжает чинить ограду — это не только знак того, что она смогла найти в себе силы жить дальше, но и знак того, что в этом затерянном в тайге городе ничего не изменится. Снова будут ругаться и драться, снова будут унижать и не понимать друг друга, снова будут совершать непоправимые ошибки и ненавидеть свою жизнь. И снова будут проходить напрямик через палисадник — и снова Валентина будет терпеливо поправлять его…

…Неужели нет ничего, что может заставить этих людей перестать так жить? Неужели Валентине остается только это беспомощное утверждение своего права на жизнь — тысячи раз прибитая на место дощечка?  Неужели мы, люди, не умеем жить по-другому?

Марина Хомутова