Недавно исполнилось 120 лет со дня рождения М.И.Цветаевой. В новом столетии сделано необыкновенно много в изучении и публикации наследия поэтессы и деятелей ее окружения.

М.И.Цветаева. Конец 1930-х годов.

Большую работу в этом направлении проводит московский Дом-музей Марины Цветаевой. Более скромный, но по-своему ценный вклад делает коллектив Мемориального комплекса Марины Ивановны Цветаевой в Елабуге.

Путь от Петербурга до Елабуги на туристическом теплоходе «Александр Суворов» занимает несколько дней. С просторов Волги корабль поворачивает в не менее широкую Каму, и ранним солнечным утром появляется гористый берег, склоны которого покрыты густым и пышным лесом. Теплоход осторожно и бережно соединяется с пристанью. Гостей встречают девушки в национальных костюмах, в руках у них блюда, полные яств. Лотки с товарами уже развернуты, глаза разбегаются от ярких вещей татарского народного творчества. Но рассматривать некогда. Туристы устремляются в автобусы и, весьма быстро преодолев гористые подъемы, оказываются в современном городе.

Он известен с XVI века, со времен Ивана Грозного. Потом мы убеждаемся, что в этих местах селились гораздо раньше. Поднявшись, в автобусном же кресле, на самую высокую точку, увидим развалины старинного городища эпохи Волжско-Камской Болгарии. Отсюда открывается захватывающая дух панорама бескрайних речных далей. Красивая и миниатюрная Елабуга с ее колокольнями и соборами лежит перед взором, словно на огромном зеркальном блюде. Оглянувшись на городище, увидим, как по древним камням карабкаются козы. Эпическая картина вечного спокойствия, простора и безмятежности. Но если посмотреть не в сторону убегающего горизонта, а вниз, на крутой склон горы, то можно увидеть узкую коричневую полоску грунтовой дороги. Она ведет в город от другой пристани, к которой подходили суда в прежние времена. Именно там сошла на берег Цветаева. Это было 17 августа 1941 года. Пешком, вместе с сыном, преодолела она каменистый путь от причала до жилища…

За последние двадцать пять лет Елабуга стала городом музеев с высокой экспозиционной культурой. Первым был открыт Музей-усадьба Н.А.Дуровой, знаменитой участницы Смоленского и Бородинского сражений 1812 года, ординарца фельдмаршала М.И.Кутузова и позднее писательницы. Потом Дом-музей всемирно известного живописца И.И.Шишкина, который здесь родился и жил. Несколько лет назад основан Музей уездной медицины имени В.М.Бехтерева. Великий ученый, организатор Психоневрологического института(1908) и Института по изучению мозга и психической деятельности (1918) появился на свет в селе Елабужского уезда.

Только после осмотра всех музеев, включая иногда и краеведческий, и мемориальный комплекс с бюстом маршала Л.А.Говорова (он в этом городе окончил реальное училище), туристов привозят на Площадь Марины Цветаевой. Мемориальная площадь с бронзовым бюстом поэтессы на весьма высоком пьедестале создана десять лет назад. Рядом на углу Дом памяти М.И.Цветаевой — последняя ее обитель. В нем очень низкий потолок, нависает прямо над головой. Чрезвычайно тесные комнаты, низенькие оконца. Сквозь оконные стекла на противоположной стороне площади виден собор Покрова Пресвятой Богородицы, построенный в начале XIX века. В конце 1930-х годов он стоял закрытым.

В год революции в стихотворении «Москве» Цветаева спрашивала русскую столицу: « Где кресты твои святые? — Сбиты». В Елабуге она могла бы повторять эту строку каждый день…

Цветаева уехала за границу к мужу и провела там семнадцать лет. Вслед за мужем вернулась в Москву в июне 1939 года.

Осенью 1928 года в русской парижской газете «Евразия» она опубликовала обращение «Маяковскому», в котором сообщила, как «на вопрос:

— Что же скажете о России после чтения Маяковского?

не задумываясь, ответила:

— Что сила — там.»

В 1930-е годы автор цикла стихов «Лебединый стан» пришла к убеждению, что надо любить Россию «старую, новую, красную, белую — всю!» «Вместила же Россия всё, — говорила Цветаева, — наша обязанность нашей Любви — её всю вместить!».

В эмиграции, где детям — «маленькому народу, не знающему России», угрожала денационализация, многие русские интеллигенты остро осознавали себя хранителями национальных традиций и народного духа, того, что В.В.Розанов называл памятью своего языка, родины, своих обычаев. Цветаева напутствовала сына: «Езжай, мой сын, в свою страну» — «СССР, — не менее во тьме небес призывное, чем SOS». При этом она верила, что внутренний взор сына обращен к Руси, и утверждала: не быть тебе ни «буржуем», ни «томным женихом седой американки», ни «французом» —

Порукой

Я, что в тебя — всю Русь

Вкачала — как насосом!

Напротив, некоторые московские поэты с трибуны Съезда Советов призывали тогда к «упорной ненависти и жестокой войне» с той Русью, которая была дорога Цветаевой. Тогда же влиятельные литературные чиновники разъясняли писателям: «Не каждый образованный человек нужен советской культуре». И Цветаева не очень ошибалась в своем предчувствии, когда в одном из писем середины 1930-х годов предположила: «В России мне не только за­ткнут рот непечатанием моих вещей, — там мне и писать не дадут».

В маленькой монографии о художнице Наталье Гончаровой поэтесса писала: Гончарова — «любимое дитя своего народа», «каждым своим мазком и штрихом явила Россию», поэтому ее творчество — «Россия и После России». Нельзя говорить «Россия и эмиграция», потому что художник живет не впечатлениями эмиграции, а теми, что остались у него после «жадного ознакомления с Россией». Связь Родины и художника и в том, что настоящему поэту присуща «страстная сыновность России», и эта страсть непременно сделает его творчество дорогим и нужным «России, матерински гордой». Цветаева ценила искусных профессионалов, но особо отмечала тех, в чьем творчестве находила сращение народа и личности, тех, кто, как Гончарова, может сказать: «Я сама народ!».

Елабуга. Дом памяти М.И.Цветаевой. 27 июля 2009 года Фото: В.В.Перхин

Народность Цветаевой отличалась высокими духовными качествами. На первом месте чувство совести. О себе она говорила: «Что во мне есть русского, это — совесть». Другое ее убеждение: «Хотеть дать правду — вот единственное оправдание искусства». Согласно Цветаевой, еще одна неотъемлемая примета русского творчества — «свободная речь», «на Руси речь всегда была свободной, особенно у народа».

В Париже она смотрела кинохронику и видела в Москве рекламные щиты, асфальт, громкоговорители. Родной город, казалось ей, превратился в «идеологический Нью-Йорк». И она остерегалась возвращаться: «Еще погожу. Не хочется!».

И все же неохватная громада России притягивала ее сердце: «В Москве у меня сестра Ася, которая меня любит. В Москве у меня все-таки круг настоящих писателей, не обломков. Наконец, — природа: просторы…»

И вот в августе 1941 года Цветаева увидела просторы Приуралья. И в Москве, и здесь всё оказалось не так, как мнилось. И время не то, и люди не те.

Туристы молча смотрят на ту перекладину под потолком тамбура между двумя дверями, ведущими в ее последнюю обитель… Потом внимательно и тихо глядят на могильный камень, если экскурсовод согласится привезти их на кладбище и показать тот уголок, в котором поэтессе нашлось место для последнего успокоения. Где-то — «с краю». Она была согласна хотя бы и на это бездом­ное — «с краю», судя по стихотворению от 6 марта 1941 года «Всё повторяю первый стих…» Ее одиночество и страдания были безмерны.

Говорят, что за три дня до смерти Цветаева думала о России, тревожилась за ее судьбу. Чужеземное нашествие остановилось у стен ее города, впереди была многомесячная Московская битва. В этой битве Л.А.Говоров командовал армией. Народ защищал столицу. Можно не сомневаться, что мысленно Цветаева повторяла слова, сказанные ею три года назад: «До последней минуты, и в самую последнюю верю — и буду верить — в Россию: в верность её руки».

…Автобусы возвращаются к теплоходу. Туристы устремляются к лоткам с товарами. Кажется, елабужские музейные впечатления быстро забыты. Но нет, проходит время, и многие начинают понимать, что трагическая история жизни великой поэтессы стала частью их личной биографии.

Марина Ивановна Цветаева любила и даже просила, чтобы ее называли по имени-отчеству. Пусть это будет в нашей жизни почаще!

В.В.Перхин,

профессор кафедры истории журналистики