Восьмого августа 2013 года исполняется 100 лет со дня рождения известного советского орнитолога Николая Петровича Кадочникова.

Николай Петрович Кадочников

Павел Петрович Кадочников

Большинству людей того поколения на долю выпали суровые и серьезные испытания: послереволюционное детство, рабочая юность, предвоенные годы учебы, финская и Великая Отечественная войны, ранения, полевые госпитали, невосполнимые потери родных, близких, друзей. Трудные послевоенные годы, проведенные в экспедициях по нашей бескрайней стране, напряженная (на износ), чтобы наверстать упущенные из-за войны годы,  работа.

Отца не стало, когда ему было только пятьдесят, а мне исполнилось лишь двенадцать. Однако, несмотря на то что мы виделись непростительно мало, поскольку весну, лето и осень он проводил в экспедициях вдали от дома, отец успел дать мне очень много того, что я несу по жизни. Любовь к природе, неуемную страсть к охоте и рыбалке, к познанию нового, а главное — потребность жить в согласии с окружающим нас миром. Несомненно, большой вклад оказала и наша замечательная семья, и друзья, и профессиональное окружение, его ученики и последователи. Всё, что мне говорили, рассказывали и показывали, запомнилось в мельчайших деталях, а как хотелось бы сейчас расспросить еще о многом, но поздно — нет уже никого, кто мог бы ответить на мои вопросы. Расскажу то, что знаю, больше не прибавится.

Зоя Петровна Кадочникова (Зусмановская)

Несколько лет назад наш университетский зоолог Александр Васильевич Бардин попросил меня в течение двух-трех дней написать предисловие к серии переиздаваемых статей отца. Всего несколько страниц. Я написал. «А больше?» — спросил он. — «Сколько?» — «Ну, страниц сто». Это уже книга, причем сложная, и не только об отце, обо всей семье. До сих пор не закончил. Выяснил, что семейные корни растут не с Урала, как мы все считали. Еще во времена «Стрелецкого бунта» предки были сосланы на Урал из Москвы, а бабушка Агриппина Ивановна, австрийская баронесса, урожденная Альбисдорф, вообще непонятно каким образом попала в деревню Бикбарда Пермского края. Сколько раз за последнее время история переписана, немало напутано, так что нелегко отделить зерна от плевел.

Дед Петр Никифорович, умерший во время блокады  Ленинграда в 1942 году, в биографии писал «мелкий служащий». В автобиографиях и отца, и дяди — Павла Петровича, трижды лауреата Сталинской премии, народного артиста СССР, Героя социалистического труда, и тёти — Зои Петровны, окончившей Институт иностранных языков и рано вышедшей замуж за выдающегося советского физика, дважды лауреата Государственной премии московского профессора С.А.Зусмановского,  значилось «из рабочей семьи». А дед до революции был управляющим Николаевской железной дорогой, имел свой дом в Санкт-Петербурге, выезд с тройкой лошадей, что теперь говорить …

В конце семнадцатого дед спешно вывез всю семью на Уральскую прародину, потому, полагаю, все и уцелели. Правда, его родной брат

Модельная мастерская Путиловского завода. Николай Кадочников за четвертым столом слева

Александр Никифорович, путиловский рабочий, и гражданскую, и финскую войну в кавалерии прошел, а Великую Отечественную в партизанах провоевал. Он вообще очень «воинственный» был, но и отец, и сам я с ним очень дружили. Дядя — меньше, уж очень они яростно и бурно спорили. У двоюродного деда (я его за родного деда почитал и называл просто «дед»), так же как и у отца, работавшего до поступления в университет модельщиком на Путиловском заводе, были поистине «золотые руки». Дед Саня всегда  что-нибудь мастерил, конструировал и строил: складные лодки, байдарки, палатки, делал хорошие охотничьи ножи и патронташи, уникальные рыболовные снасти (катушки, спиннинги, удилища),  а затем всё это дарил и принимался делать другое. Унаследовав, видимо от прадеда,  неуемный дух противоречия, он был человеком сложным в общении и прямой противоположностью в этом смысле моему отцу. Ни разу ни от кого из родственников, друзей или знакомых я не слышал, чтобы Николай Петрович вспылил или даже чуть повысил голос. Зато прадед Никифор, по словам отца, дяди и тетки, обладал несносным ворчливым и вредным характером, дети его побаивались. Наделенный от Бога недюжинным здоровьем и силой, он прожил на Урале до ста четырнадцати лет, и, наверное, еще жил бы, если бы в свои сто четырнадцать не пошел ловить налимов зимой и не провалился  под лед. Сам выбрался, домой пришел ледяной глыбой и, как мне дядя рассказывал, имитируя характерный уральский говор, велел прабабушке Марии, которая была лет на пятьдесят младше него: «Ты мне, Маша, баню стопи, попарюсь, чаю попью, да помирать стану». Дождался бани, попарился, оделся в чистое, чаю попил и к ночи умер. Сто четырнадцать — не тридцать, даже не шестьдесят. Интересная у нас была семья, яркая.

Биологи на военной подготовке. П.С.Мальчевский (первый), А.С.Мальчевский(второй), Н.П.Кадочников (пятый)

Отец окончил биологический факультет Ленинградского университета в 1938 году вместе со своими ближайшими товарищами — Павлом Сергеевичем и Алексеем Сергеевичем Мальчевскими. Павел Сергеевич погиб в августе 1941 года на Ленинградском фронте близ Луги, дружба же с Алексеем Сергеевичем сохранилась на всю жизнь. В его честь и меня назвали Алексеем. Я часто вспоминаю их встречи, разговоры и обсуждения, совместно проведенные месяцы под Лугой, поездки на рыбалку и охоту, кольцевание птиц. Помню, Алексею Сергеевичу каким-то чудесным образом досталась японская сеть-паутинка для ловли мелких певчих птиц (в начале 60-х годов это было действительно чудо). Завороженный, я смотрел, как нежно они выпутывали пернатых, аккуратно кольцевали их и отпускали на волю. Жаль, совсем недолго это продолжалось: на второй или третий день в сеточку-паутинку попалась соседская корова, и всё… Расстроились оба, конечно, но и смеялись от души.

Многие годы, уже после того как отца не стало, мне посчастливилось встречаться и общаться с его младшими коллегами и учениками — Эмилией Николаевной Головановой, Модестом Владими­ровичем Калининым, Юрием Болеславовичем Пукинским, с которым мы немало раз охотились. Надо сказать, что орнитолог Юрий Пукинский практически не охотился на птиц, считая это для себя зазорным. Юра говорил, что слишком хорошо знает их  повадки и прогнозирует поведение, поэтому у объекта охоты нет шансов, а это бесчестно, но на копытных ездили вместе и, как правило, успешно. Отец же охоту на зверя любил меньше, ему  рыбалка даже больше охоты нравилась.

1939 год. Инструктор по стрельбе Н.Кадочников.

Знаю многих биологов, которые рыбалку предпочитают охоте. Среди них и мой давний друг, ближайший ученик Алексея Сергеевича Мальчевского, университетский орнитолог, директор Балтийского фонда природы Рустам Абдуллаевич Сагитов. Алексей Сергеевич завещал ему свое редкое охотничье ружье, это ружье с детства помню, но случаи, когда Рустам им пользовался, можно пересчитать по пальцам. А рыбу любит ловить и ловит мастерски. Рустам в некоторой степени тоже наследник моего отца, поскольку орнитологическую библиотеку Николая Петровича я стал понемногу передавать ему.

Недавно я разговаривал с Модестом Владимировичем Калининым, которому уже 86 лет, и он мне напомнил случай, о том, как много лет назад они втроем с отцом и Алексеем Сергеевичем ездили в Псковскую область в деревню Гашково зимой на охоту. Правда, я и так это помню, поскольку был тогда очень расстроен, что меня не взяли ( мал еще был) но некоторых деталей не знал. «Ты, Модест, помладше, а собаки у нас нет. Будешь вместо гончей», — сказал Мальчевский. Так он зайцев вместо собаки и гонял, стрелял Алексей Сергеевич, а отец на Чудское озеро отправился налимов ловить. Каждому досталось по зайцу и по мешку налимов. Когда улов был выложен дома из мешка, мне казалось, что налимы эти были огромными, гигантскими сказочными рыбами, но сейчас думаю, что в детстве всё кажется больше, чем сейчас.

Отец работал во Всесоюзном институте защиты растений, что на Исаакиевской площади. Не раз он брал меня с собой, чтобы показать коллекции чучел птиц, рассказывал об их жизни и поведении, показывал гнезда. Жаль, не сбылся прогноз выдающегося советского зоолога Ильи Яковлевича Полякова, под руководством которого работал отец. Седовласый серьезный профессор как-то спросил у меня, еще маленького мальчика: «Курицу любишь есть?» «Да», — ответил я. «Будешь орнитологом!» — засмеялся Илья Яковлевич. Не стал я орнитологом, профессор Алексей Сергеевич Мальчевский, когда пришло время поступать в университет, посоветовал выбрать более «современную» специальность — ядерную геофизику. Разумеется, я последовал совету своего крестного отца, но, честно сказать, до сих пор жалею.

Команда ЛГУ на Василеостровских районных соревнованиях по стрельбе со своим инструктором

С первых дней финской вой­ны отец был уже на передовой в составе лыжного десанта. Будучи отличным спортсменом (лыжником, биатлонистом и альпинистом — во время учебы в университете отец вел эти спортивные секции), Обе войны он провел в самых тяжелых условиях горячих точек, требующих мастерства и подготовки высшего класса. Рассказывал, как в городе Терийоки (сейчас Зеленогорск) никак не могли засечь финского снайпера, показывал колокольню и поныне стоящей там церкви, откуда он его «снял», как,  получив ранение, попал в госпиталь, а в следующую ночь несколько финских диверсантов вырезали всю его роту без единого выстрела.

Летом 1942 года, когда, угрожая Сталинграду и Ростову-на-Дону, германские войска вышли на подступы к Кавказу, серьезные бои развернулись под Моздоком, Нальчиком, Орджоникидзе, Туапсе. Враг стремился любой ценой прорваться в Закавказье, к черноморским портам.  Началось одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны, вошедшее в историю под названием «Битвы за Кавказ». В Красной Армии началось формирование специальных подразделений парашютно-десантных войск для ведения боевых действий в горах в противовес  отборной дивизии “Эдельвейс”, «…в которой были собраны лучшие альпинисты, скалолазы, горнолыжники, задолго до начала войны прошедшие хорошую альпинистскую подготовку на скалах Германии и Австрии. Завязались ожесточенные бои за овладение кавказскими перевалами», — писал Б.М.Бероев в своей книге «Приэльбрусье» (М. «Профиздат», 1984).

Отец служил там, в Приэльбрусье. Отбирали наилучших из уже подготовленных спортсменов, готовить новых времени не было. Прыгали с парашютом ночью на склон горы, непонятно как выживали на каменистых утесах, возможно, частично благодаря тому, что  были не только должным образом экипированы: одеты и обуты в американское удобное обмундирование и горную обувь (в нашей армии тогда этого не было), но и действительно лучшими, отличными альпинистами и лыжниками.  О тех днях мне больше рассказывал его фронтовой товарищ, переживший отца всего на шесть лет, известный московский художник Евгений Васильевич Смирнов, ставший моим дядей (после войны они женились на сестрах). Эти воспоминания выражены и хранятся моим двоюродным братом Василием Смирновым в Москве в  десятках кавказских картин и этюдов, сохранившихся как его творческое наследие, а уцелевшие вещи из военной экипировки тех дней я бережно храню как память.

В конце войны, когда наши войска заняли Будапешт, отец стал заместителем коменданта этого одного из красивейших городов в Европе. Сохранились его записные книжки с выписанными сложными для нас венгерскими словами и выражениями. Учил трудный язык, чтобы легче было общаться с людьми, не прибегая к помощи переводчика, оказать им максимально возможную в тех условиях помощь. Он всегда старался жить для людей, не делая себе самому никаких поблажек и послаблений, чтобы было легче другим.

Николая Петровича любили все — и люди, и птицы, и животные. В двух больших комнатах коммунальной квартиры на улице Лебедева близ Финляндского вокзала вместе с нами постоянно жили какие-нибудь пернатые и мохнатые существа. Бывало так, что их численность доходила одновременно до двух десятков, жили щеглы, чижи, овсянки, самочка соловья (жаль, что не пела). Бесхвостый черный дрозд (кто-то, видимо, его, большую редкость в Ленинградской области в то время, пытался поймать), домовые сычики, козодой, заяц-русак, который съел все стружки изнутри дивана, абсолютно ручной ёж и ушастая сова — все на удивление  уживались. Для совы по имени Тяпка на большой круглой печке, стоявшей в углу комнаты, был построен просторный марлевый вольер, дверцу которого никогда не закрывали, чтобы она не испытывала ощущения неволи. Ей это нравилось, она бесшумно вылетала из своего дома тогда, когда ей этого хотелось, в основном поздним вечером или ночью. Сова отца обожала: иногда я просыпался ночью и видел, как он работает за письменным столом, а сова неподвижно сидит у него на плече, широко расправив свои большие мягкие крылья, как бы обнимая его. Я не обижал птиц, но сова меня почему-то недолюбливала, норовила при случае вцепиться когтями в голову, что иногда ей и удавалось сделать. Я, конечно, вопил, папа меня успокаивал, обрабатывал ссадины и царапины на голове спиртом, а дальше всё шло своим чередом. Часто бывали у Мальчевских на Лесном, благо рядом, — у них тоже живности хватало. Особенно запомнилась говорящая канарейка Пинчи, сверхтонким голоском произносившая человеческие слова: «Какая птичка! Миленькая птичка, Пинчи, Пинчи, Пинчи» и рыжая собака Алексея Сергеевича, которая тоже два слова выговаривала «мама» и «Маша», будто бы его дочку Машу звала.

В один из полевых сезонов я упросил отца взять меня с собой в экспедицию. Это было Савальское лесничество в Воронежской области. Впечатлений — на всю жизнь. Рано утром прилетали и будили ото сна ручные сороки, стучали клювами в окно, просили каши. Идем с отцом по дороге — в небе несколько воронов. Отец крикнет вороном несколько раз, один отделится, кругами спустится, сядет к нему на плечо и теребит его за ухо. Потом взлетит, крикнет, прощаясь, и поднимается в небо, догоняя товарищей.  Меня тоже научил папа вороном кричать, очень даже похоже, но ко мне вороны на плечо никогда не садились.

Едем по лесной тропинке на мотоцикле, я — на бензобаке с привязанной подушкой сижу, чтобы не свалился. Мотоцикл был из первых советских, «Минск», одноместный, без амортизаторов на заднее колесо, со слабеньким двухсильным двигателем, он даже в горку «не тянул», приходилось слезать и помогать ему. Через тропку перелетел огромный филин и сел на дерево рядом, да неудачно: ветка слишком тонкая была, и он перевернулся вниз головой, а лапы разжать не может, так и висит. Отец меня снял с бензобака,  мотоцикл быстро положил на бок, схватил плащ-палатку, обернул ею филина, отцепил его лапы от тонкой ветки. Обратно пешком пошли, оставив мотоцикл, поскольку  отец завернутого в плащ-палатку филина нес. Филин  все лето жил в вольере, но, похоже, был недоволен, хлопал своими огромными круглыми глазищами и смотрел на меня как-то недружелюбно и угрюмо.

Возьму, бывало, большое пустое ведро, перочинный ножик — и в ближнюю дубовую рощу метрах в трехстах от дома, там росло несметное количество рыжиков, а я уже тогда, благодаря папе, хорошо научился в грибах разбираться. Ведро насобираю —  самому не донести, прибегу домой за помощью. Отец принесет ведро с рыжиками, каждый гриб осмотрит, не срезал ли несъедобный, похвалит. Солить грибы хорошо научил, так я всю жизнь этим рецептом и пользуюсь.

Не тускнеют яркие воспоминания о том, как собирались практически все Кадочниковы, в том числе и московские, вместе с Мальчевскими под Лугой. Мои двоюродные братья и сестра и две дочери Алексея Сергеевича — целый детский коллектив, которому было хорошо и очень интересно со взрослыми. Ездили на заброшенную мельницу ловить раков рачницами и руками, ловили рыбу, варили уху на костре. Тренировались в стрельбе из охотничьего ружья — к тому времени отец подарил мне двустволку двадцатого калибра, поскольку первые опыты стрельбы из прекрасных немецких ружей, отцовского и дядиного «Симсонов» двенадцатого калибра, «увенчались» синяками и травмами от отдачи. Биологи — Николай Петрович и Алексей Сергеевич рассказывали о природе, насекомых, птицах, растениях, животных; актеры (кроме Павла Петровича у нас в семье была еще одна известная московская актриса, мамина сестра  Елена Славина) разыгрывали какие-то сценки и миниатюры, пели песни и читали стихи. Много смеялись, веселились искренне, учились легко. Николай Петрович, Павел Петрович и Алексей Сергеевич делали все мастерски, было чему поучиться.

И научились.

А.Н.Кадочников,

доцент кафедры российской политики